Николай Ярославцев - Меч Шеола

— Смотри, Радогор, лучше смотри. На тебя заклинание говорено. Мне не откроется. И ни кому не откроется.

Показалось, что — то увидел. Чахлые деревца утонули у края дрягвы, в заросляхболотной травы. В траве крохотные оконца стоялой воды. Кочки, заросшие мхом, разбегаются в разные стороны. Густые, плотные мхи буграми поднимаются над водой. Одинокая, чудом уцелевшая березка…

Взгляд бежит, торопится дальше от кромки болота. Всюду одно и то же. Глазу зацепиться не за что. Окна пустой воды попадаются все реже и реже. На поверхность из бездонных хлябей с урчанием и бульканием выкатываются пузыри и рвутся с оглушительным треском. И снова мох… полями необъятными. Обманчивыми. Гибельными.

Совсем уж далеко взгляд поймал нечто, отдаленно схожее с человеческим жилищем. Четыре бревна торчком поднимаются на пол — сажени над болотом. А на них пристроилась избешка, плетеная из гибких прутьев, обмазанная донной глиной. И крытая толстым слоем болотной травы. Вместо дверей шкура, грубой выделки.

— Вот оно, логово Упыря! — догадался Радогор.

Шкура откинулась на сторону и перед ним появилось странное, нелепое существо. Обросло густой, грязной и свалявшейся шерстью, мало похожей на человеческий волос. Под шерстью, такой длины она отросла, ни ног, ни рук не видно. Не сразу и шкуру разглядел, в которую оно куталось. Сквозь шерсть на него уставились круглые не мигающие глаза. Существо подняло правую руку и неестественно вывернуло и раскорячило пальцы. Шерсть зашевелилась, открывая рот с острыми редкими зубами. С ладони сорвался горячий, с зелена, шар… И Радогор, что есть силы, ахнул по блюду кулаком. Вода заискрилась, заиграла в слабом свете свечей. А Радогор затряс ладонью, обоженную огнем. Но не огнем. Ошибся в горячах. Зимней стужей опалило. Холод заполнил все его тело и подбирался к сердцу, когда Радогор вырвал руку из блюда с водой.

Ахнула Копытиха и схватилась за сердце. Кикимора шмыгнула за трубу и следила за ними дурными от страха, глазами. И только Влада, не издав ни звука, бросилась к нему.

На руке Радогора искрилась корка зеленоватого льда, с каждым его вздохом увеличиваясь в размерах. Радогор чувствуя, как что — то холодное и скользкое добирается до сердца и тянется к нему могучими лапами, чтобы смять, раздавить в смертельных объятиях, грохнул глыбой льда по столу. Стол развалился, а от льда и крошки не отскочило.

— Назад! — Крикнул он княжне, делая страшное лицо. — Сам!

Закрыл глаза и, боясь впасть в беспамятство, сцепил руки перед грудью. Ладони медленно наполнялись теплом. Затем их опалило жаром и нестерпимым огнем. Сознание с трудом выдерживало боль, от которой сжималось сердце. Но он уже чувствовал, что хватка ослабевает. Еще одно усилие и лед ручьями потек на пол. А скоро освободилась и рука. Он облегченно вздохнул Сердце вздрогнуло и торопливо заколотилось. Но боль осталась прежней. Острой и нестерпимой. Перевел взгляд на руки. Та и другая вздулась, покрывшись волдырями.

— Ой, Радо!

У княжны глаза испуганные. И круглые. Каждое величиной с блюдце. Еще немного и на пол рухнет. Привстав на носки, дует на руки, вытянув их трубочкой.

Бабка Копытиха мечется по избе.

— Дура я, дура старая! Прошлый раз, хоть чуть избу не спалила, а ныне вовсе парня изувечила. Куда он теперь с такими руками?

Влада, услышав ее слова, разревелась.

А старуха продолжала метаться по избе.

— Хорошо бы гусинным жиром помазать. — Из — за печи подала голос кикимора. — Говорят. Помогает, хотя сама не пробовала. А вот пиявками пользовалась. Отпускало, когда ноженьки мои ходить отказывались.

— Увидел я его, матушка. Не волхв он. Колдун! И колдовство у него такое, что ни какой водой не отмыть. Я даже близко подойти не успел, как он чуть из меня не вышиб.

— А я что говорила? — Обрадованно встрепенулась кикимора. — Гадкий человечишко. И угораздило же его ко мне присуседиться!

— Человека я там, как раз и не заметил.

— И про это я тебе толковала. Образина болотная. Вот!

И кикимора гордо выпрямилась.

А уж как он подъезжал ко мне. Я уж было совсем обрадовалась. Вот оно! Счастье привалило. Насиделась в девках до икоты. Еще проживу немного и в мою сторону ни кто и головы не повернет. Ночкой темной словом перекинуться не с кем будет. — И оскорбленно тряхнула головой. — На кривой объехал.

Радогор, осторожно, чтобы не обидеть берегиню, улыбнулся.

— Да, не мечись ты, матушка. Упадешь еще. И без гусинного жира все зажило, как на собаке. И ты, тетушка, не отчаивайся, приплывет еще к тебе счастье.

— Ты думаешь? — С надеждой в голосе спросила кикимора.

— Или я не волхв? — Как можно уверенней заявил Радогор, и подмигнул Владе.

— Ну, тогда я еще пирожок из остаточков съем. — Успокоилась берегиня. — Махонькие у тебя, подруга они получились. А я страсть, как на него обозлилась.

И затолкала в рот сразу пирог чуть не целиком. Но спохватилась и вскинула голову на Радогора.

— Часом не передумал после этого страха со мной в болото идти, молодец?

— Теперь еще сильнее на него хочу поглядеть.

Его слова успокоили кикимору и она поспешно схватила еще пирог, забоявшись, что и другие захотят заесть пережитое.

— Эх, дура я дура набитая! И что было за водянного не идти? Так нет же, вся чисто измозолилась. Молодая была, глупая. Драть было не кому. Рыбьего хвоста погнушалась. А с чего, спрашивается, нос воротить было? В девках пересидела. Одно слово, перестарок. Кто обзарится на такое добро? Вот и сижу одна со всем своим добром на богатстве.

— Не опоздало еще. — Пискнула княжна, которая все еще бережно держала ладони Радогора в своих руках. А их уже обтянула свежая гладкая и чистая кожа и без единого черного пятнашка.

— Да, нет. — Берегиня тяжко вздохнула и поспешно отправила в рот последний пирожок.

— Водянной, мужчина хоть и рассудительный, с гонором. Сам на поклон не придет.

Ранним утром, пока спала княжна, Радогор заседлал коня и умчался в город. Пробыл там не долго. Привез узел со своей старой одеждой и мешок с припасами для предстоящего похода.

— В нем сподручнее по болотам ходить. Вымокнет и тут же обсохнет. А кожа сохнет долго. Скукожится и изотрет все до кровавых мозолей. — Пояснил он, вышедшей на встречу Владе. И подкольчужник хорошо бы подлатать. Новый жаль портить.

— Нашел о чем жалеть. — Хмыкнула княжна. И с легкостью успокоила. — Другой возьмешь.

Радогор улыбнулся.

— Забыла, ладушка, что кладовые уже не твои?

И этот довод посчитала не убедительным. Но подкольчужник взяла, хотя и не знала с какой стороны к нему подобраться. Местами был он изрезан в ленты когтями чудовища. Поэтому больше полагалась на умение Копытихи.

— Подумаешь! Скажу и Ратимир привезет. А в мешке что?