Баркер Клайв - Пятый доминион

- Хорошо, - сказал Годольфин. - Мне это нравится.

- Так мы заняты Божьим делом или нет? - упрямился Роксборо.

- У тебя появились первые сомнения?

- Уж скорее, вторые или третьи, - сказал Макганн.

Роксборо наградил его кислым взглядом.

- Что-то я не припомню, чтобы мы давали клятву ни в чем не сомневаться, - сказал он. - Почему на меня набрасываются из-за простого вопроса?

- Приношу свои извинения, - сказал Макганн. - Скажите ему, Маэстро, что мы заняты Божьим делом, ведь правда?

- Хочет ли Божество, чтобы мы стремились стать чем-то большим, нежели мы есть? - сказал Миляга. - Разумеется. Хочет ли Божество, чтобы нами владела любовь, которая и является мечтой о целостности? Разумеется. Хочет ли Оно навсегда заключить нас в Свои объятия? Да, Оно хочет именно этого.

- Почему ты всегда говоришь о Боге в среднем роде? - спросил Макганн.

- Творение и его Творец едины, так или нет?

- Так.

- А Творение состоит не только из мужчин, но и из женщин, так или нет?

- Так, так!!

- Вот за это я и возношу благодарственные молитвы, денно и нощно, - сказал Миляга, глядя на Годольфина. - Перед тем как лечь и после.

Джошуа разразился своим дьявольским хохотом.

- Стало быть, Бог должен быть одновременно и мужчиной, и женщиной. Для удобства - Оно.

- Смело сказано! - объявил Джошуа. - Никогда не устаю тебя слушать, Сартори. Мысли у меня часто зарастают илом, но стоит мне тебя немного послушать, и они вновь свежи, как весенняя ключевая вода!

- Надеюсь, они все-таки не такие чистые, - сказал Маэстро. - Ни одна пуританская душа не должна помешать Примирению.

- Ну, уж ты-то меня знаешь, - сказал Джошуа, посмотрев Миляге в глаза.

И в этот момент Миляга получил доказательство своего подозрения о том, что все эти стычки, возникавшие в воспоминании друг за другом, на самом деле представляли собой различные фрагменты, навеянные комнатами, по которым он проходил, и воедино сплетенные его сознанием. Макганн и Роксборо растворились в воздухе, а вместе с ними - большая часть свечей и то, что они освещали - графины, стаканы, блюда... Теперь он остался наедине с Джошуа. Ни сверху, ни снизу не доносилось ни одного звука. Весь дом спал, за исключением этих двух заговорщиков.

- Я хочу быть с тобой, когда ты будешь совершать ритуал, - сказал Джошуа. На этот раз в его голосе не было и намека на смех. Он выглядел измученным и встревоженным. - Она очень дорога мне, Сартори. Если с ней что-нибудь случится, я сойду с ума.

- С ней все будет в порядке, - сказал Маэстро, усаживаясь за стол.

Перед ним была разложена карта Имаджики. В каждом Доминионе, рядом с тем местом, где должны были проводиться заклинания, были написаны имена Маэстро и их помощников. Он просмотрел их и обнаружил, что кое-кого он знает. Тик Ро был упомянут как заместитель Утера Маски; присутствовал и Скопик - в роли помощника заместителя Херате Хаммеръока, возможно, отдаленного предка того Хаммеръока, который повстречался им с Паем в Ванаэфе. Имена из двух различных прошлых встретились на этой карте.

- Ты меня не слушаешь, - сказал Джошуа.

- Я же сказал тебе, что с ней все будет в порядке, - ответил Маэстро. - Этот ритуал сложен, но не опасен.

- Тогда позволь мне присутствовать, - сказал Годольфин, нервно ломая пальцы. - Я помогу тебе не хуже твоего несчастного мистифа.

- Я даже не сказал Пай-о-па о том, что мы собираемся делать. Это касается только нас. Тебе надо только привезти сюда Юдит завтра вечером, а я позабочусь обо всем остальном.

- Она такая ранимая.

- Лично мне она кажется очень уверенной в себе, - заметил Маэстро. - И очень возбужденной.

Годольфин окинул его ледяным взглядом.

- Брось эти шутки, Сартори, - сказал он. - Мало того, что вчера Роксборо целый день подряд шептал мне на ухо, что не доверяет тебе, так теперь мне еще приходится терпеть твою наглость.

- Роксборо ничего не понимает.

- Он говорит, что ты сходишь с ума по женщинам, так что кое-какие вещи он понимает прекрасно. По его словам, ты подглядываешь за какой-то девчонкой в доме напротив...

- Даже если и так?

- Как ты сможешь сосредоточиться на Примирении, если мысли твои все время направлены на другое?

- Ты хочешь убедить меня, что я должен разлюбить Юдит?

- Я думал, магия для тебя - это религия...

- Так и она моя религия.

- Преданность, священная тайна...

- То же самое можно сказать и о ней. - Он засмеялся. - Когда я в первый раз увидел ее, я словно впервые заглянул в другой мир. Я понял, что жизнь свою поставлю на кон, лишь бы овладеть ей. Когда я с ней, я снова чувствую себя неофитом, который шаг за шагом подкрадывается к чуду. Осторожными шагами, сгорая от возбуждения...

- Все, хватит!

- Вот как? Тебе неинтересно, почему я так хочу оказаться внутри нее?

Годольфин Окинул его скорбным взглядом.

- Не то чтоб очень, - сказал он. - Но если ты не скажешь мне, сам я никогда этого не пойму...

- Потому что тогда мне удастся ненадолго забыть, кто я такой. Все мелочи и частности исчезнут. Мое честолюбие. Моя биография. Все. Я буду полностью развоплощен, и это приблизит меня к Божеству.

- Непонятным образом ты все сводишь к этому. Даже собственную похоть.

- Все - Едино.

- Мне не нравится, когда ты говоришь о Едином. Ты становишься похож на Роксборо с его поговорками! В простоте - наша сила - и все в этом роде...

- Я совсем не это имел в виду, и ты это знаешь. Просто женщины стоят у начала всего, и я люблю - как бы это выразить? - припадать к истоку как можно чаще.

- Ты считаешь, что ты всегда прав? - спросил Годольфин.

- Чего ты такой кислый? Еще неделю назад ты молился на каждое мое слово.

- Мне не нравится наша затея, - сказал Годольфин. - Юдит нужна мне самому.

- И она будет у тебя. И у меня тоже. В этом-то и вся прелесть.

- Между ними не будет никакой разницы?

- Абсолютно. Они будут идентичны. До мельчайшей морщинки, до реснички.

- Так почему же тогда мне должна достаться копия?

- Ответ тебе прекрасно известен: потому что оригинал любит меня, а не тебя.

- И как же я не догадался спрятать ее от тебя?

- Ты не смог бы нас разлучить. Не будь таким печальным. Я сделаю тебе Юдит, которая будет сходить с ума по тебе, по твоим сыновьям и сыновьям твоих сыновей, пока род Годольфинов не исчезнет с лица земли. Чего же в этом плохого?

Стоило ему задать этот вопрос, как в комнате погасли все свечи, кроме той, что была у него в руках, а вместе с ними погасло и прошлое. Неожиданно он вновь оказался в пустом доме, где рядом завывала полицейская сирена. Пока машина неслась по Гамут-стрит, озаряя голубыми вспышками окна, он вышел из столовой в холл. Через несколько секунд еще одна завывающая машина промчалась мимо. Хотя вой сирен ослабел и вскоре совсем затих, вспышки остались, но из синих они превратились в белые и утратили свою регулярность. В их свете он вновь увидел дом в прежней его роскоши. Но теперь он уже не был местом споров и смеха. И сверху, и снизу доносились рыдания, а каждый уголок был пропитан запахом животного ужаса. Крыша сотрясалась от ударов грома, и не было дождя, чтобы смягчить его злобный гнев.