Ярослав Вольпов - Третий день зимы

— Я хотел тебя остановить, — печально сказал подошедший сзади Альфред, — но больше нет смысла скрывать правду. Он не прекращает повторять её имя, твердит и днём и ночью.

Двигаясь, словно во сне, Лиа встала, но пальцы Этельреда вцепились в её рукав с нечеловеческой силой.

— Не уходи, — выдохнул он.

Лиа готова была броситься обратно, снова упасть в его объятья и выкинуть из памяти последнюю минуту — но следующие слова Этельреда растоптали её радость.

— Не уходи… Эверморн… — шептал он. — Не… покидай… Мне… только ты…

Альфред положил замершей девушке руку на плечо, но она не заметила ни самого жеста, ни того, как непросто было юноше на него решиться. Через несколько секунд она поняла, что если останется неподвижной, то рухнет на пол. С трудом она сдвинулась с места и пошла прочь. Сзади по-прежнему доносился хриплый шёпот, но она то ли не слышала его, то ли пыталась заглушить уверениями, что не слышит.

— Эверморн… Никогда… кроме тебя… Если захочешь… Всё… для тебя…

— Третий день зимы приближается; я чувствую это всем телом. Мне кажется, что я умираю — но заклятие истает раньше меня. Я вновь буду свободна!..

— Всего лишь на несколько часов.

— Пусть так; но сама ты не освободишься никогда. Ты считаешь себя моей тюремщицей, но по-настоящему в плену находишься только ты. Теперь у нас всё общее: и жизнь, и свобода. Выпусти меня отсюда, и ничто больше не удержит тебя в этих старых стенах!

— Никогда.

— Выпусти меня, сестра!.. Пусть падёт последняя граница, разделяющая нас. Пусть не будет больше ни алых, ни белых роз, и печати станут служить нам обеим. Освободись от бремени, которое сама на себя возложила; перестань быть Феей Храма, оставь позади всеобщую ненависть. Возьми свою жизнь в собственные руки! Возможно, стоит лишь выйти за ворота — и ты найдёшь того, кто полюбит тебя, а не твои чары. Ты найдёшь этого человека, а я, так уж и быть, ради тебя оставлю его в живых. Поверь, рядом с ним тебе не будет дела до остальных. Так освободи же меня — и обрети всё это!..

— Нет.

— Освободи меня! Я знаю, ты способна на это…

— Нет!..

— Освободи меня! Ты ведь и сама хочешь этого! Ради любви, которую ты испытывала ко мне, ради любви, которую тебе только предстоит познать — освободи меня! Освободи!..

После ухода Лиа Альфред долго сидел у постели брата. Видение Эверморн наконец покинуло Этельреда, и он впал в забытье, невидящими глазами уставившись в потолок. Альфред сказал себе, что не имеет права оставлять его без присмотра, и, борясь со сном и усталостью, не отходил от больного. Наконец глаза Этельреда закрылись, и обморок, казалось, перешёл в сон. Альфред с облегчением вздохнул, решив, что теперь может хоть немного успокоиться…

…Очнувшись, он едва не подскочил на стуле. Первым делом он понял то, что всё-таки заснул, несмотря на все обещания, которые давал себе! Альфред выругался последними словами, пользуясь тем, что брат его всё равно не слышит. И только потом он осознал, что проснулся от тишины. За окном стояла глухая ночь, даже ветер стих. Но совсем недавно комнату наполняли звуки тяжёлого дыхания Этельреда, а теперь…

Грудь юноши не поднималась.

Стул с грохотом полетел в сторону, когда Альфред сорвался с места. Но прежде, чем он успел что-то предпринять, Этельред снова со свистом втянул в себя воздух, сделал глубокий вдох… и снова стих. Альфред схватил его за запястье: сердце билось каким-то странным образом. Его удары были чётко различимы, но промежутки между ними были неравномерны. Возникало ощущение, что сердце Этельреда порой забывает сделать удар-другой, будучи поглощено чем-то другим. И чем дальше, тем реже оно вспоминало о том, что надо продолжать биться. Этельреда переставало заботить то, жив ли он…

Альфред беспомощно огляделся по сторонам. Ночь, хотя и успела окутать мир тишиной, лишь недавно вступила в свои права, и полночь ещё не положила конец старому дню — второму дню зимы. Тем не менее, юноша понимал, что на город уже опустился страх перед Храмом, двери которого вот-вот должны были распахнуться. Ни один человек в этот час не вышел бы на улицу, и Альфреду не у кого было просить помощи. Не на кого рассчитывать… кроме себя.

Альфред подошёл к стене и открыл стоящий там сундук. Ему пришлось перерыть его снизу доверху: вещь, которую он искал, таилась на самом дне. Юноша, наверное, никогда не думал, что она ему понадобится; но вот он отодвинул в сторону последнюю тряпку и вытащил из сундука меч в ножнах. Он перекинул перевязь через плечо и, прежде чем покинуть дом, подошёл к постели брата. Этельред по-прежнему делал вдохи всё реже.

— Потерпи немного, — прошептал Альфред, — третий день зимы ещё не успеет наступить, как я сниму с тебя проклятье.

Если бы даже к Этельреду сейчас вернулся рассудок, он не узнал бы брата. То, что так долго пряталось в темноте глаз Альфреда, вышло наружу. В кого эта скрытая сущность превратила скромного и нерешительного юношу, было ещё не известно — пока.

Отца Клавдия разбудил громкий стук. Спросонок он подумал, что надо было не засиживаться за столом и давно уже удалиться в свой кабинет, где до него не достучались бы никакие запоздалые посетители. Потом он понял, что никого, кроме него, в Архивной Башне в этот час уже не осталось, а значит, и открывать ему. На мгновение пришла мысль послать этого опозданца в такие места, которые не пристало упоминать служителю веры, и идти спать дальше. Однако стук усиливался, и монаху подумалось, что если он не откроет дверь, неизвестный посетитель снесёт её с петель. А тогда, конечно же, начнётся сквозняк, а книгам этого ой как не надо…

Кряхтя, он вылез из-за стола и направился ко входу. "Даже если этот лунатик искал ответ на главный вопрос человечества, — думал монах, — и ему осталось прочитать только одну книгу — он может убираться восвояси. Архивы закрыты — и весь сказ. Пусть потерпит до завтра". Отец Клавдий, как уже было сказано, и днём не отличался лёгкостью нрава, а уж проснувшись среди ночи — и подавно.

Фигура монаха по ширине приблизительно совпадала с дверным проёмом. Поэтому он так и не понял, как получилось, что ночной посетитель оказался внутри без разрешения; отец Клавдий не мог признаться себе, что непрошеный гость просто оттёр его в сторону и вошёл. До сих пор никто не позволял себе такого кощунства по отношению к хранителю архивов.

— Послушай, сын мой, — загудел монах, вглядываясь в силуэт, слабо видневшийся в темноте. — Если ты думаешь, что…

— Мне нужна книга, в которой бы говорилось о Храме, — холодным голосом бросил тот. — Немедленно.

— Да знаешь ли ты… — начал отец Клавдий, возмущённый подобной наглостью до глубины души. В этот момент он казался себе праведником, который в первый и последний раз в жизни выходит из себя — разумеется, вследствие весомых обстоятельств. Он уже собирался приступить к перечислению кар, которые Всевышний должен был обрушить на главу бесцеремонного незнакомца, как вдруг список этот в одно мгновение резко увеличился. В темноте сверкнуло серым, и в толстый живот монаха упёрлось лезвие меча.