Татьяна Апраксина - Реальность сердца

— Идет Простак-Все-Невпопад, видит, утопленников хоронят. Таскать, говорит, вам — не перетаскать. Тут его опять побили… Увидев такого Простака воочию, Ханна едва не заплакала. Герой нянькиных сказок хоть был простецом, а не сидел на троне. Его величество король Араон III словно вылез из той уморительной истории, только вот на голове у него был венец Аллиона, а любое нелепое пожелание могло стать указом, написанным на гербовой бумаге и подкрепленным Большой печатью. Подросток, которому еще не исполнилось шестнадцати, был невероятно несуразным. И с виду он оказался неловким — ни одежды, пошитые лучшими портными, ни его попытки выглядеть величественным, не могли спрятать дурную осанку, щуплое тело и дрожащие руки; и в душе у него, наверное, играли три безумных музыканта, а король пытался плясать под три мелодии сразу. Потребовав обед, он через два десятка минут уже требовал унести приборы, говоря, что не голоден — успевал нахвататься сладкого печенья. Звал художников, чтобы позировать для портрета, и не мог усидеть на месте и половины часа, бранился, повергая живописцев в трепет, потом велел их прогнать. Фрейлины и камердинеры сходили с ума, пытаясь угодить прихотям его величества за тот короткий срок, что Араон еще помнил о них.

Пил этот подросток, как не пили и при дворе графа Къела владетели зрелых лет, а потому каждое утро походил на грязную половую тряпку… если бы тряпка умела стонать, ругаться и угрожать казнью всем, кто немедленно не облегчит его страдания. «Горе-Злосчастье», называла его про себя Ханна.

При всем при том юный король не был по-настоящему зол. Да, он бранился, топал ногами, грозился всех перевешать и отрубить головы, сослать и отдать палачам, но забывал об этих обещаниях уже через час-другой. Чтобы спастись от его гнева, достаточно было спрятаться до вечера. По здравому размышлению, старшая фрейлина пришла к выводу, что перед ней до мозга костей несчастный, а потому капризный и нервный ребенок, и обращаться с ним надо соответственно. Из рассказов отца и мачехи Ханна узнала, что королева Астрид никогда не уделяла сыну и толики материнской любви. Как вскрылось недавно, она и не была матерью белобрысого Горя-Злосчастья. Это отлично объясняло, почему она едва ли не после родов отдала его нянькам и гувернерам, а младшего принца не спускала с рук. Покойный отец же если и любил старшего сына, то любовью настолько удивительной, что Ханна предпочла бы подобной добрую искреннюю ненависть.

Сама она выросла под теплым уютным плащом отцовского обожания. Владетель Эйма когда-то искренне любил жену, а когда она умерла родами, оставив малютку дочь, растил ее сам. Что бы Ханна ни натворила, она знала, что отцовское прощение ей обеспечено, а худшей карой будет искреннее огорчение родителя. Даже когда пятнадцатилетняя доченька, переросшая к тому времени половину возможных женихов, заявила, что копье и охотничий лук ей так же милы, как пяльцы и канва, владетель Эйма только посмеялся, сказав, что Ханна вольна сама выбирать, чем занимать свои дни, если только это не будут заговоры против короля и Собраны. Араона же, наверное, никто никогда не гладил по голове и не хвалил за какой-нибудь пустяк просто в знак родительской любви. Глядя на плоды подобного воспитания, Ханна иногда мечтала о том, чтобы со всем подобающим почтением возложить обе руки на шею королевы Астрид и сжать их, да покрепче. Уж если ты взяла из монастыря младенца-сироту и назвала его своим сыном, так изволь обращаться с ним, как с сыном!.. Ханна исподтишка показала кулак портрету покойной королевы. Статная черноволосая дама с рубиновой диадемой в волосах покорно стерпела такую непочтительность со стороны фрейлины-северянки. Что ей еще оставалось делать? Сойти с портрета у нее никакой возможности не было — кто же отпустит такую мерзавку из Мира Воздаяния? Демоны с такой сладкой добычей не расстанутся, пока все грехи не искупит. Зазвенел колокольчик: его величество желает видеть старшую фрейлину. Девица Эйма вздохнула, потом показала королеве язык и резво направилась к спальне короля. Араон сидел в постели, приложив к голове мокрое полотенце.

— Я болен… — простонал он. — Меня отравили! Ханне очень хотелось рассказать его величеству о том, что если начинать с вина обычного, а заканчивать вином огненным, то можно и своими силами отравиться до смерти, не понадобится никакого яда, но вместо того она изобразила на лице ужас и присела в реверансе.

— Ваше величество, какой кошмар! Я немедленно позову медиков, а пока что выпейте настоя! — подсказанный приемной матерью травяной сбор из раза в раз оказывался чудесным противоядием.

— Не надо никого звать. Сядьте! — король кивнул на низкий пуфик у постели, и когда Ханна выполнила приказ, капризным хриплым голосом пожаловался: — Не хочу никого видеть. Мне все опротивели! «Не все, — подумала фрейлина, — а твой регент тебе опротивел. А уж ты ему… он бы с большим удовольствием обошелся без тебя, но вот беда — печати должно ставить твое величество…»

— Если мне будет позволено сказать, ваше величество слишком много времени проводит во дворце. К услугам вашего величества лучшие кони, лучшие ловчие и сокольничьи, егеря и загонщики…

— Ненавижу охоту, — король наморщил нос.

— Тогда отчего бы вашему величеству не велеть устроить бал? — идея была рискованной, Араону еще полагалось соблюдать траур по отцу, но он, кажется, про это забыл еще до назначения девицы Эйма старшей фрейлиной. — Все красавицы Собраны будут танцевать для вас!

— Фу! — величество состроило рожу; Ханна про себя воззвала к Сотворившим, прося ниспослать ей толику терпения.

— Турнир фехтовальщиков? Поездка на воды? Большая королевская ярмарка? — «Да занял бы ты себя хоть чем-нибудь вместо бесконечного винопития и жалоб… допиваешься ведь до бесов и демонов!» Капризный мальчишка вновь прижал ко лбу полотенце и застонал. Ханна тихонько вздохнула, посмотрела на затканный золотом балдахин над постелью. Багровое чудовище вызывало у нее желание взять в руки метлу и выколотить из него всю пыль, так, чтобы в королевской спальне перестало вонять перегаром вперемешку с затхлостью; жаль, что король шарахался от свежего воздуха и дневного света, как Противостоящий от доброй молитвы.

Самого же Араона ей уже давно хотелось макнуть сперва в горячую воду, а потом в ледяную, и туда-сюда — раз десять; так в Къеле издавна лечили острую меланхолию, которую еще называли «столичной придурью». Почтительности юный король у нее не вызывал с первого дня службы старшей фрейлиной. Обиженный на весь свет мальчишка, по которому плачут розги — вот и все величество; никакого величия. Кларисса говорила о том, что, вполне вероятно, этот тщедушный паренек отравил свою двоюродную сестру и по уши погряз в заговоре с убийством короля. Ханна в это готова была поверить. Такое величество с перепугу натворит чего угодно, а напугали его, наверное, еще в день родов — накрепко и навсегда. Его даже стоило бояться, но у девицы Эйма это никак не получалось. Трудно бояться того, кого можешь пришибить одним подзатыльником; а еще труднее — почитать того, кого хочется выпороть розгами, потом вытереть сопли и слезы платком, прижать к груди и гладить по голове. Сумей кто-нибудь во дворце прочитать непочтительные мысли старшей фрейлины — не миновать ей топора и плахи за подобные оскорбления, но Ханна была умна и никогда не подавала виду, что узкоплечий подросток не внушает ей ни восхищения, ни желания преклонить колени и лобызать его спальные туфли и три седмицы немытые ноги… Травяной сбор подействовал, король велел подавать утренний наряд. Ханна кликнула камердинеров, а сама удалилась, проделав положенное число реверансов. Сейчас Араона приведут в надлежащий вид и он двинется в Золотой кабинет, где заседает королевский совет. К обеду величество вернется и опять начнет терзать подданных сиюминутными капризами, придирками и совершенно неожиданными взбрыками. У Ханны же были другие дела: в ее обязанности входило выпасать восемнадцать коров-фрейлин, половина которых досталась королю в наследство от отца, а другая недавно прибыла из Скоры и Брулена. Западные владетели при первой же возможности пристроили своих дочерей ко двору, а регент им в этом всячески способствовал. Единственной вразумительной из фрейлин оказалась, к изумлению Ханны, Фелида Скоринг, родственница регента. Поначалу девица Эйма была уверена, что скорийка не потерпит того, что патент старшей фрейлины достался менее знатной северянке, но Фелида то ли не была честолюбива, то ли понимала, что не стоит стремиться залезть на такую шаткую стремянку, как двор короля-самозванца. Скорийка не была ни заносчивой, ни надменной. Мягкая, терпеливая, всегда улыбавшаяся, она не только украшала собой стадо сварливых фрейлин, но и подавала им достойный пример. Ханна опасалась ее — уж больно острый ум читался в огромных светло-карих глазах; кто знает, насколько Фелида близка с родичем-регентом… но во всех делах, касавшихся короля и дворцовых будней, на девицу Скоринг всегда можно было положиться.