Татьяна Турве - Испытание на прочность

— May be next time, in some other life. (Может, в другой раз, в какой-нибудь следующей жизни).

И все равно на сближение не пошла: чуток подурачилась и опять погрустнела, вздохнула коротко и надолго замолчала, ушла в себя.

"Может, в лицее что-нибудь стряслось? Подружки, учителя? Неприятности какие-то? Этот ее байкер, давно не звонит… А я, дурак, обрадовался, — принялся он гадать чуть ли не по пальцам. — Может, поссорились?.." — И напряженно подыскивал нужные, самые верные сейчас слова:

— Сбежать в свои фантазии — это легче всего. А сесть и спокойно разобраться в том, что происходит…

— Ты Воин, а я нет, — перебила Янка. — У нас разное начало. Я миротворец… И никакие это не фантазии!..

— Простите, недопонял? — Володя комически развел руками, изображая простодушного симпатягу Швейка. (А что еще на это скажешь? "Разные начала", дескать, не для средних умов!) Ну что ж, свершилось: теперь дочка и для него стала инопланетянкой, книгой за семью печатями, как жаловалась в начале осени Марина. У Стругацких есть что-то на эту тему, в повести "Волны гасят ветер", — о поколении сверх-людей, "люденов". (Стругацкими Володя зачитывался еще с молодости.) Надо же, корифеи советской фантастики еще в те времена дремучего НТР, научно-технического прогресса, предсказали появление индиго…

— Просто не забывай, что я тебя люблю, — выйдя из тяжелого оцепенения, он с неуклюжей нежностью погладил дочь по голове.

— Я тебя тоже, — серьезно и просто ответила Янка и уткнулась лицом в его плечо. И носом подозрительно шмыгает, опять!.. До чего же проще с мальчишками.

Наутро опять заварилась каша, не расхлебали еще за прошлый вечер! Яна встала в сумрачном настроении, с приглушенной головной болью, и минут двадцать бродила в раздумьи около шифоньера, соображая, что бы такое особенное сегодня надеть. (Если удачно выбрать прикид, то, глядишь, и настроение через час-другой появится… Испытанный временем прием, срабатывает в восьмидесяти процентах из ста.) Но сегодня не посчастливилось: в комнату без стука ворвалась мама, облаченная в свое любимое кимоно агрессивно-красного цвета, со вчерашним инквизиторским выражением на лице. (Так запросто проигнорировала все предупреждения на двери — да еще на трех языках: "Не беспокоить!", "Don't disturb!", "Pas derange!" — и зашла!)

— Имей в виду: будешь поздно приходить домой — останешься без карманных денег! — провозгласила с порога мама, и Янка сорвалась, напрочь забыла о своем непоколебимом решении не поддаваться ни на какие провокации. Угрюмо буркнула:

— Я этого не переживу.

— Ах, во-от оно что!.. — с торжествующими нотками затянула мать и всплеснула на радостях широкими рукавами кимоно: — Ничего, отец уедет — я за тебя возьмусь! Как шелковая будешь! — и выскочила за дверь, точно ужаленная.

"А ведь точно возьмется… Не дай Бог, папа уедет — она ж мне жизни не даст! Хоть из дому беги…" — съежившись, Яна опустилась на вертящийся компьютерный стул, забыв про не выбранный с вечера прикид, не собранную на сегодня сумку и даже про сам лицей. Внутри все дрожало натянутой до упора гитарной струной. Ну что ж, замечательное начало нового дня…

— Зачем ты даешь ей деньги?! — Марина влетела в их тесную ванную, где двоим уже не развернуться, и обвиняюще ткнула Володю пальцем спину: — Она теперь вообще неуправляемая стала! Ты уйдешь в рейс, а я с ней что буду делать? К ней же на хромой козе не подъедешь!

Он не спеша протер жестким ворсистым полотенцем выбритые до зеркальной гладкости щеки, наблюдая за женой в настенное трюмо с каплями воды. Повесили зеркало на пару с Ярославом слишком высоко, под свой молодеческий рост — дочуре каждый раз приходится подпрыгивать, чтоб разглядеть собственный подбородок. Да и Марине наверняка тоже. Хотя какое это сейчас имеет значение?

— Я в этом году решил не уходить, останусь дома. Яна не хочет, чтоб я надолго уезжал.

Жена замерла за спиной с приоткрытым от изумления ртом, и вытянулась во весь свой невысокий рот, заглядывая ему через плечо. Как ни странно, в зеркале при том все же отражалась — неужели на каблуках в такую несусветную рань? Хотя какое это имеет значение!

— Так что я остаюсь дома, решено. А ты разве не рада? — улыбаясь одними губами, холодно осведомился Владимир.

— Что ты сказала отцу? Ты соображаешь, что ты делаешь?! — мама настигла Янку за завтраком, когда та в целях успокоения заварила любимый жасминовый чай и только примерилась полить медом тонко намазанный маслом бутерброд. (Свежий хлеб с маслом и душистым янтарным медом — самая вкусная в мире еда…) В своей боевой горячке мама, видимо, забыла, что кухня у них в семье считается как бы нейтральной территорией, где улаживаются все ссоры. Когда-то считалась.

— Если он через месяц не уйдет в рейс, мы останемся без денег! — выпалила мать на одном дыхании, меряя ее с ного до головы разъяренным взглядом. И понизила голос до драматического шепота: — Совершенно без денег, на нуле! И ты останешься, на хлебе и воде!

— Хоть похудею, — невпопад брякнула Яна. (Иногда — обычно в самых неподходящих случаях — у нее прорезается черный юмор.) И отодвинула в сторону нетронутый бутерброд с сиротливой лужицей меда посередине, есть напрочь расхотелось. (Конечно, когда тебя через день попрекают куском хлеба — какой уж тут аппетит, фигушки!..)

— Это сейчас ты умная! — мама уходить не собиралась, стояла над душой. Психологическая атака, по всей видимости…

— Не трогай меня, мне надо собираться, — стараясь не повышать голос, чтоб не вляпаться с утра в изматывающий все нервы скандал, предупредила Яна. Вскочила с табуретки, наспех отхлебнула огромный глоток горячего чаю и закашлялась, хватая раскрытым ртом воздух.

— Заставь дурного Богу молиться: и лоб побьет, и Бога не упросит! — с удовольствием припечатала мама, и Янка сорвалась:

— Тебя никто не спрашивает!

— Сколько крови мне перепортила!!! — завелась с готовностью мама.

— Не трогай меня!

— Как ты со мной разговариваешь?! У всех дети как дети, одна она!..

Володя свернул с оживленного шоссе в узкий переулок, утонувший посреди роскошных медно-золотых каштанов и столетних вязов.

— Остановка конечная, приехали! — нарочно громко объявил для задремавшей рядом с ним на переднем сидении Янки. (Не сколько из вредности, как могло бы показаться со стороны, а скорей чтоб убедиться, что с ней все в порядке.) Малая его родительскую заботу не оценила, с неудовольствием что-то промычала и потерла кулаками глаза, сладко зевая. — Переулок Каштановый, — тихонько повторил Володя сам для себя, — улица детства.

Мама издали расслышала звук машины, затормозившей у ворот, и выскочила на крыльцо простоволосая, в легком домашнем платье и туфлях на босу ногу. Разглядев знакомый темно-синий "Опель", раскинула им навстречу руки, приговаривая нараспев: