Людмила Астахова - Ничего невозможного

— Мастеров незаметно и бесшумно влезть по водосточной трубе найдется в Эарфирене не так уж много. И тот, кто покусился на Диана, был не из их числа. Так что моя версия о наемнике из местных благополучно провалилась.

— А мог быть чужой?

— Мог, — согласился Гриф. — Но прямо сейчас отпечатки мне не помогут. Теперь они станут доказательством, когда преступник уже будет пойман. Теперь волоконце от веревки… Я его все утро изучал — веревка армейская, казенная, старая, но крепкая. У меня самого такая была в Кехтанском походе.

— И о чем это нам говорит?

— А хрен его знает, — бессильно развел руками сыщик. — А вот аккуратная засада в кустах поведала мне об опытнейшем следопыте, который там сидел. Судя по размеру следов — взрослый мужчина, немаленького роста. Ботинки, кстати, рейнджерские. Я даже подумал, что это парни натоптали. А потом гляжу — не-е- е-ет! Чужие ботинки, старые потому что.

— Стоптанные?

— В том-то и дело, что нет. Почти новенькие. А таких уже лет семь как никто не носит, кроме ветеранов.

— Странно.

— Вот-вот, Финскотт! — обрадовался неведомо чему сыщик. — Странно и непонятно.

— А погремушка при чем? — решил уточнить Кайр.

— А при том, что похитители взяли мальцу забавку, чтобы не плакал в дороге. Проснется и орать начнет при виде незнакомых лиц, а тут знакомая игрушка. И клянусь Дланью Милосердной, что такая умная мысль могла прийти в голову только женщине. Руби меня в куски милордовым палашом, Финскотт, но тут замешана баба.

— И что же выходит, мистрил Деврай? — продолжил вопрошать медикус.

— А ничего не выходит, мистрил Финскотт. Но дохлые псы, волшебные чешуи и заботливая баба с мужиком в кустах никак друг с другом складываться не хотят. Хоть режьте меня своей пилой.

— Так, может, и вправду не должны?

— Вот и я о чем. Спасибо вам, Кайр.

— Да не за что, мистрил Деврай, а если еще и поможете мне сложить останки Чока в мешок, то это я вам буду благодарен.

— А вы-то хоть узнали, чего профессор просил?

— Поглядим, — уклончиво молвил молодой человек, заботливо укупоривая склянки с добытыми образцами животных тканей весьма тошнотворного вида. — Глядишь, когда узнаем, что за яд, то подкинем еще одну детальку в вашу головоломку.

Сколько бы ни твердили всякие прожженные циники про то, что этот мир по сути своей слегка упорядоченный бардак, но опыт подсказывает — рано или поздно все становится на свои места, и каждый оказывается там, где ему в данный момент надлежит быть. Посему несчастный пес отправился в яму удобрять розовый куст, Кайр Финскотт понес добычу профессору, а сыщик продолжил размышлять дальше.

Кончилась тягучая песня, и толстая серебряная рыба-сон честно отпустила женщину на волю…

Какое-то время Фэйм плавала в тончайшем слое, разделяющем сон и явь, а потом вдруг, совершенно внезапно осознала себя в своем теле. Болела грудь, кружилась голова, от мерзкого вкуса во рту тошнило, но Фэймрил находилась душой в этом мире теперь уже полностью и целиком.

— Росс… — позвала она, не надеясь на отклик.

— Я тут, — ответил Джевидж.

И точно! Вот глаза, нос, брови, лоб, жесткие короткие волосы.

— Рико копируешь? — слабо улыбнулась Фэйм, чувствуя, как он положил голову ей на живот, то ли согревая, то ли заслоняя собой.

В ответ лорд канцлер молча поймал и стал целовать ее руки. Отросшая щетина совсем не больно колола пальцы.

«Значит, даже бриться не стал, так торопился и волновался. А ему ведь нельзя нервничать», — подумалось миледи, пока она ласково поглаживала Россовы щеки.

— Расскажи мне что-нибудь… пожалуйста… что-нибудь давнее…

О том, что лорд Джевидж — замечательный рассказчик, пожалуй, знала только Фэйм.

— Я думал, тот снег уже никогда не растает…

Про оборону моста через Эоху много писали в газетах. Именно из них юная леди Сааджи впервые узнала о существовании лейтенанта Джевиджа.

Мир сузился до размеров окна, откуда открывался вид на ворота и аллею, ведущую к парадному входу в особняк, до звука шагов по лестнице, до гробовой тишины в опустевшей детской. Прошел день, и второй, и третий, и четвертый, а похитители так и не дали о себе знать. Полиция и Тайная служба ничего сделать не смогли, Гриф Деврай поднял на ноги всю свою агентуру, но пока тоже не нашел ни единой зацепки. Умом Фэйм понимала, что это еще ничего не значит, что не все потеряно, но все ее существо пребывало в нечеловеческом напряжении, балансируя на тонкой ниточке рассудка над пропастью безумия.

Казалось бы, близкие люди на то и нужны, чтобы поддержать в трудный миг, но именно они больше всего мешают, когда хочется излить чувства. И те, кто должен приносить облегчение, превращают твою жизнь в жерло клокочущего адского пламени. Мы так крепко впиваемся друг в друга, надеясь устоять перед жизненной бурей, что причиняем еще более сильную боль.

И надо держать себя в руках, чтобы у Росса не открылась язва, а у Ниала не приключился сердечный приступ, чтобы не пугать Кири и не расстраивать слуг. А Фэйм бы самой кататься по полу, царапать ногтями лицо и кричать во всю глотку, вместо того чтобы пытаться удержать на своих плечах весь их мир. Разве под силу такое слабой женщине?

Разумеется — да, лишь бы появилась хоть какая-то надежда, хоть малейший просвет в бесконечной череде томительных одинаковых дней.

Три года назад Фэймрил настолько обезумела от страха за Росса, что окончательно утратила способность бояться. Она шагнула в объятия к Великому Л'лэ, она добровольно присоединилась к его свите, а страх, словно детский разорванный мячик, остался лежать на дощатом полу в заброшенном доме на кладбище Эль-Эглод. А все просто — Фэйм Джевидж переступила ту грань, которой очерчена жизнь смертных, и теперь платила по страшным счетам за свою неслыханную дерзость. Она изо дня в день видела, как медленно угасает надежда в глазах Росса, как гнет его широкие плечи позорное бессилие, как жестокая болезнь берет над ним верх, медленно, но уверенно убивая. Но идти теперь было некуда, не ждал миледи за порогом огромный черный конь с огненными глазами, готовый исполнять желания и везти куда пожелаешь, хоть к престолу ВсеТворца, не звала за собой стая нечисти, и адские твари не вели по следу похитителей. Кончились сказочки.

Так прошла целая декада. Десять дней, хуже которых у Росса и Фэйм не было никогда: десять дней, лежа живьем в холодной могиле, десять дней, восседая на раскаленном вертеле. Ночью терпеть эту боль еще как-то получалось. Они крепко прижимались друг к другу, и, согретая телом мужа, Фэйм в конце концов засыпала. Утром Росс уезжал на службу, где хоть как-то забывался в делах. А вот его супруге приходилось тяжелее — она оставалась дома наедине со своими переживаниями. В доме, где все напоминало о недавнем счастье, где пахло Дианом, хотелось задохнуться и ослепнуть.