Ярослава Кузнецова - День цветения

— Спускаемся, — предупредил Мотылек.

Какой он, к дьяволу, Мотылек! Самый настоящий дракон. Он, а не этот, колдунский, с маленькими лапами. У колдунского и крыльев-то, вроде, нет. Да и вообще он не дракон. Как это… кошкозмей. Змеекошк.

Удар, встряска. Я чуть не сорвался с вампирьей шеи.

— Отпусти, — сказал верховой вампир, — мы на земле.

Я разлепил глаза. Вокруг смыкался лес, а мы стояли по колено в перепаханном снегу на маленькой полянке. Руки у меня свело, пришлось Мотыльку самому их разнимать, а потом растирать в ладонях, возвращая чувствительность.

— Где это мы?

— Я взял к югу. Там, за деревьями, дорога.

Дорога в Генет. Хорошо. Значит, я сейчас ближе к дому, чем к развалинам.

— Те люди. Что им надо? Они ищут меня?

— Они ищут убийцу. Уй! Больно же!

— Терпи. Немножко больно, потом будет хорошо. Они уйдут?

— Если никого не отыщут. Ведь колдуна там точно нет?

— Нет.

— Они увидят его следы. Хм. Скорее всего оставят пост.

— Что оставят?

— Пост. Несколько человек останутся и будут ждать. Если колдун вернется, его схватят.

— Схватят? Это плохо. Надо предупредить.

— Да? — я пошевелил согревшимися пальцами, — а я думаю иначе. Я думаю, он и есть убийца.

Мотылек энергично замотал головой:

— Да нет же! Нет! М-м… твоя сестра тоже так думала. Потом поняла, что это не так. Она это поняла.

Тоже думала? Оказывается у сестры еще что-то способно отложиться в гладенькой головке, кроме марантинской ереси. Ну, ну.

— Колдун не терпит крови. Его тошнит, он не может смотреть.

— Откуда тебе это известно?

— Я видел. И слышал, — он выделил голосом это "слышал".

— Он тебе так сказал?

— И это тоже. Твоя сестра пролила вино… сюда… вот сюда, вся грудь была мокрая… колдун увидел, и… не знаю, как объяснить… Мед с ядовитых цветов… ты пробовал? Или, может, тебя кусала змея?

— Ну, предположим, поплохело ему малость…

— Не малость! Он прямо у нас на руках стал умирать… как от отравы… забыл кто он, где он, и кто находится рядом… В глазах, — вампир помахал растопыренной пятерней у себя перед лицом, — темно в глазах, ноги не держат, пот холодный, слабость… кажется — на части распадаешься… Мы его держали под руки, иначе упал бы… Я от того весь мокрый сделался, и меня, — он схватился за горло, — очень тошнило… Колдун вино увидел, не кровь. Всего лишь вино.

— Кровь пролилась только один раз. Когда погиб Невел. И не исключено, что здесь какая-то хитрость. Спроси у нашей обожаемой марантины, имеются ли медицинские средства для подобного фокуса. Даже я знаю, что имеются.

— Не понял, — озадачился Мотылек.

— Не факт, говорю, что отвращение к крови есть алиби.

— Что?

— Балда!

— Сам балда, — Мотылек обиделся.

Я внятно и терпеливо объяснил ему, в чем состоит загвоздка. Вампир наш совсем не дурак, просто мы еще не выработали общий язык. Но он, к счастью, быстро учится.

Мне была предоставлена куча примитивных аргументов, вроде того, что мы с сестрой еще коптим небо, и что Альсарена с колдуном друг другу симпатизируют. Кроме того, я узнал много интересного про приключения с козами, а так же про колдунские завехрения по этому поводу. Сия информация работала на мою теорию.

Мотылек стучал себя в грудь:

— Мне нельзя лгать, понимаешь? Я слышу даже самую маленькую ложь. Я слышу, когда что-то пытаются скрыть. Колдун никогда не лжет.

— А ты его спрашивал? Прямо спрашивал — убийца он или нет? Я не сомневаюсь в твоих способностях, друг любезный, но ты слишком простодушен. Колдун не лгал, он просто обходил эту тему.

Вампир недоуменно уставился себе под ноги.

— Хочешь помочь Альсарене, Мотылек?

Вскинул c надеждой глаза. Черт возьми, он же эмпат, почему он мне так доверяет?

— Что я должен делать?

— Не предупреждай колдуна. Если он невиновен, ничего плохого с ним не произойдет. А если он убийца… подумай, стоит ли его жалеть? Может быть, он и впрямь поклялся не трогать женщин и Альсарене смерть не грозит. Но меня он убьет. Мне надеятся не на что.

Смуглая узкая рука мяла одежду на груди. Казалось, ему душно, или вдруг заболело горло. Он несколько раз глубоко вздохнул. Пробормотал:

— Хорошо, я… но он все равно узнает, что в развалинах засада. Маукабра предупредит.

— Маукабра — эмпат, как и ты?

— Лучше.

Мы помолчали. Я грыз ногти. Если в развалины колдун не пойдет… Где он остановится? В деревне? На каком-нибудь хуторе? В лесной сторожке, в охотничьем домике? Ему надо доделать дело. Он вернется. Обязательно.

Ловушка в Треверргаре. Само собой. Но Мотылек… Нельзя разбрасываться такими союзниками.

— Каков твой диапазон?

— Что?

— Ты сможешь обнаружить колдуна в лесу? Если он вернется и будет бродить вокруг Треверргара, ты сможешь его засечь?

— Не знаю. Наверное.

— Постарайся. Обнаружив, где он скрывается, ни коем случае не показывайся ему на глаза. Иначе спугнешь. Дай знать мне. Я сам с ним разберусь. Запомни, если он не при чем, его не тронут. Если он преступник, его нельзя выпустить из рук. Ты понимаешь это, Мотылек?

Кивнул. Он понимал, но восторга от понимания не испытывал. Я, кстати, тоже. Мне совсем не улыбалось, чтобы всплыли сестрины подозрительные связи. Впрочем, об этом подумаем потом. Сначала медведя следует поймать, а дележка шкуры — дело второе.

— Как я свяжусь с тобой? — спросил вампир, — Через а-а… твою сестру?

— Нет. В Треверргар соваться не вздумай… Впрочем, почему бы нет? Просто подойди, постучи в ворота и передай страже вот это, — я достал кинжал-дагу, Мельхиоров подарок, — скажи, для Рейгреда Треверра. Это будет знак, что ты ждешь неподалеку. Я сразу выйду. В любое время суток.

Вампир неловко взял кинжал. Оружия он держать не умел.

— Только прикрой крылища свои, — предупредил я, — да не скалься особо. А лучше всего прикинься немым. Промычи что-нибудь, отдай кинжал и уходи побыстрее. Весть все равно до меня дойдет.

Он опять кивнул.

— Ну, бывай, приятель. Мне пора, а то хватятся. Будь осторожен.

— И ты, Маленький Человек, будь осторожен.

Я двинул в сторону дороги. В Треверргаре мне сейчас лучше не появляться. Улизнуть я сумел, но вряд ли мне повезет вернуться, чтобы никто этого не заметил. Пройду-ка я мимо по дороге, сниму-ка сапоги и выкину их в прорубь. Там же, на берегу позанимаюсь-ка я метанием из пращи. В смысле — ушел в одиночестве страдать от собственной ненужности. А заругают — что ж, мне не привыкать делать постное лицо.

У края леса я обернулся. Крылатый кровосос одиноко топтался посреди поляны. Держал дагу в руке, не зная, куда ее спрятать.

Мотылек ты мой, Мотылек. И как ты умудрился дожить до двадцати, или сколько тебе там? Такие как ты в этом мире не задерживаются.