Ярослава Кузнецова - День цветения

Нельзя так, аинах. Ей больно. Ей плохо. Надо быть добрым. Надо пожалеть. Ты — большой, она — маленькая.

Молчит. Думает клубком. Злится, грустит, болит. Почему так? Думать не умеет, слова в кучу. Глупый. Глупый, глупый аинах.

Нельзя бросать другого. Никогда нельзя. Рвать живое — нельзя. Сильно плохо, да. Мы знаем. Рвешь другого, рвешь себя. Всем плохо.

Эрхеас ушел. От Лассари, от Реассара. Ушел — надо. Эрхеасу плохо, Лассари плохо, Реассару плохо. Кому хорошо?

Аинах — понимает. Больно-жалко. Она — маленькая, он — бросил. Нехорошо.

Златоглазка?

Это — мы, Эрхеас. Мы его нашли. Мы его несем.

Спасибо, маленькая. Спасибо.

Я проснулся, и не сразу понял, почему лежу одетый, а сверху наброшен плащ. Потом — вспомнил. Все вспомнил. Это Адван приехал, и я сдал ему дежурство. Он уложил меня спать… нет, не он. Кто-то из парней. Сколько же я провалялся? И что сейчас происходит в Треверргаре?..

Довольно дрыхнуть, Герен Ульганар. Поднимайся. В конце концов, капитан королевской стражи не Адван, а ты… Но вот кто бы мне объяснил, зачем Адван вернулся? Потому, что не был уверен, что не подведет меня?.. Прихватил из гнезда факел.

Из гиротского упрямства. Конечно, дознаватель не может заподозрить его ни в чем, ведь последние убийства совершались, когда его уже здесь вообще не было, но все равно… Он — гирот. И убивает — гирот. Наследник крови…

— Стой, кто идет!

— Ульганар.

Адван посты не сменил. "Вздрючил", так это называется. А еще — "накрутил хвосты".

— Как дела, ребята?

— Все путем, командир. Никого не проходило.

— Молодцы.

— Рады стараться!

Гаркнули, как на параде. Я двинулся дальше. Столкнулся с полусонным патрулем, который едва не принялся меня хватать. Еще оставались посты на лестничных площадках, внизу и — в Ладараве.

— Кто идет?

— Ульганар.

— Когда смена-то, командир?

— Через четвертую четверти, парни. Потерпите еще немного.

А теперь — в Ладараву, а потом — на северную стену и на надвратную башню. На самом деле, по-настоящему важны только посты на стенах и там, на лестнице Ладаравы. Адван здорово придумал. Действительно — зачем искать собственно подземный ход…

Я прошел через мосток-аркбутан, на галерею и свернул. Мимо двери Альсарениной комнаты, и спустился на пролет лестницы…

Тишина. Мертвая. Дрыхнут они, что ли?

Ноги.

Что?!

Он уже — вошел? Пока я там отсыпался, он проник в замок, и…

Пост, все пятеро — вповалку, будто спят… Крови нет…

Я потормошил ближайшее тело. Тело издало невнятное мычание. Живы? Живы, слава Богу! Но — убийца…

Где убийца?! Альсарена, что с ней?!

Дверь ее комнаты легко распахнулась. Не заперта… Из мрака — глухое низкое ворчание. Собаки.

— Альсарена!

Я вошел. Никого. Только обе псины — остроухая Редда в углу у кровати, лохматый Ун — возле погасшего камина. Холодно. Комната давным-давно выстыла…

Господи, он что, проник в Треверргар и похитил Альсарену?! Зачем?! Он не похищает, он — убивает. Он что, хочет приманить на Альсарену оставшихся Треверров?..

Ничего не понимаю, Господи!

Я вышел на галерею и заорал:

— Тревога! Все сюда! Ко мне!!!

Возьмем собак. Собаки ее отыщут.

— Капитан!

— Что случилось?!

— Споймали?!

— Убивец-то…

— Пропала госпожа Альсарена, — сказал я, как можно спокойнее. — Сейчас мы возьмем ее псов и отправимся на поиски. Ун, Редда, где ваша хозяйка? Где Альсарена? Ищите!

И собаки повели нас вниз по лестнице, мимо спящего поста…

— Трое — останьтесь, перенесите их в тепло, а сами — на пост.

— Да, командир!

Подземный ход? Настежь?..

И обе собаки побежали во тьму разверстого коридора, и мы бросились за ними.

— Стой. Гля, тута чегой-то…

Фонарь. Смятый, разбитый фонарь, пятно, оставленное прогоревшим маслом…

Нетерпеливо взгавкнул пес.

— Вперед, парни!

Подземный ход вывел нас на поверхность, но на поверхности шел снег.

— Ищите! — безнадежно пробормотал я, но собаки неожиданно отреагировали.

Тщательно обследовав один из многочисленных сугробов, вдруг прнялись рьяно его разрывать.

Неужели…

Нечто, напоминающее набитый тряпками мешок… Я не обманывался насчет того, что это такое. Альсарена, бедная девочка, не может быть, наследник крови не убивает женщин… А кто тебе это сказал, может, он просто оставил женщин "на сладкое"?..

— Батюшки! Бритый!

— Точно, он!

Что?

Труп принадлежал пропавшему Сардеру. И посреди лба у трупа чернела вертикальная щель, и хищно поблескивал край резного лезвия, глубоко засевшего в черепе. Полтора "лепестка".

Входное отверстие от тенгона.

Это мы, Эрхеас. Мы несем его.

Спасибо, маленькая.

— Оденься пока, — я пошел навстречу Йерр, оставив Маленькую Марантину натягивать платье.

Йерр выпустила замотанного в хвост Иргиаро, тот вывалился в снег, как мешок с песком.

Прикрой Маленькую Липучку, златоглазка.

Хорошо.

Скользнула в коридор.

Иргиаро все еще ворочался в снегу, подбирая конечности — как-никак, целых шесть. Я прислонился плечом, устроившись в проеме входной двери. Наконец он собрал руки-ноги, поднялся. Глянул на меня с вызовом.

— Ты хотел меня видеть. Я пришел.

— Премного благодарен! — поклонился я. — А теперь расскажи, что произошло. Подробно.

— Это тебя не касается, — он вздернул голову, — Я пришел сказать, что улетаю.

— Да? — я поднял бровь, — А я тебя отпускал, ученик?

Иргиаро обалдело вытаращился на меня, приоткрыл рот.

Иллюстрация к Игровке: ой! Забыл!..

— Я думал…

— Надо же! Правда — думал? Чем же, позволь узнать?

— Не смейся! — Иргиаро набычился, полураскрыл крылья, напыжился, как кот, — Не смей смеяться! Я не желаю больше… чтобы надо мной смеялись… Я теперь — сам, я все делаю сам!

— Слушай, ты, сопливая козявка, — я подавил закипавшее тихое бешенство и продолжил спокойно:- Ты сам — сделал выбор. Ты отдал мне себя в ученики. Теперь ты будешь слушаться, пока я не скажу — ты свободен.

— Я… я уже научился! Я уже злой! Мне больше ничего не надо, — растерянность он пытался прогнать криком.

Пусть вопит, Маленькая Марантина все равно не услышит, не прибежит спасать своего Мотылечка. Маленькая Марантина надежно прикрыта теплым коконом, ей никуда не хочется идти. Спасибо, девочка. Спасибо.

— Научился? Ты хочешь сказать, я учил тебя — этому? Это не злость, Иргиаро. Это — злобность. Вонючая, сопливая детская злобность. Мужчина? Защитник? Ты бросил женщину. Бросил ее одну.

— Она меня сама прогнала, — оправдывался Иргиаро, — Она сказала, я ей надоел, я и… и мой брат.

— И ты гордо полетел к едрене матери, — подхватил я.

— Да!

— А надо было надавать ей по физиономии, чтобы разревелась, а потом взять на ручки и уложить в постельку. И пожалеть бедную избитую девочку. Усвоил?