Елена Грушковская - Свет на шестом этаже

Немного гречки и гороха в кухонном шкафу, горсть муки, сахар, соль и кофе. Это были все их скудные запасы. Татьяна не ела со вчерашнего вечера, а отец обходился без пищи уже дня три, только пил — то водку, то минеральную воду. С тех пор, как он потерял работу, прошло уже два месяца, и его последняя получка кончилась; Татьяна, не привыкшая совмещать учёбу с работой, забеспокоилась. Она подрабатывала лишь репетиторством, и две недели назад была вынуждена взять ещё одного ученика. Это приносило ей в целом триста рублей в неделю. Каждый день в университете она тратила в буфете десять рублей на обед. Что можно было съесть на десять рублей? Булочку с чаем или маленькую шоколадку размером с два спичечных коробка.

Осмотрев их хозяйство, Роман сказал:

— Как же это вы до такого докатились?

Отец сидел, обхватив всклокоченную голову руками. Он пробормотал:

— Вот… докатились.

На щеках Романа, и без того лоснящихся, проступил сердитый румянец.

— А почему я ничего не знал?

Отец ничего не ответил, и Роман посмотрел на Татьяну. Она пожала плечами.

— Ты звонишь раз в месяц, — сказала она.

— Ну, допустим. Но почему вы ничего не сказали, когда мы разговаривали месяц назад?

— Тогда казалось, что всё в скором времени наладится. Не хотелось тебя нагружать нашими проблемами.

— Что значит "нагружать"? И вообще, почему вы сами редко звоните?

На этот вопрос ни у отца, ни у Татьяны не нашлось ответа.

— Живём в одном городе, а как будто на разных концах страны, — проворчал Роман. — В общем, так… Сейчас смысла нет выяснять, кто кому должен звонить и как часто. Татьяна Михайловна, не могли бы вы сходить в магазин и организовать нам с отцом закуску? Денег я дам.

Магазин находился рядом с домом. Татьяна вышла на крыльцо с большим пакетом и пятьюстами рублями в кармане. Она посмотрела вверх, на окно-маяк. Отсюда, с земли, он был выше и действительно походил на маяк, а не на обычное окно, в котором горит свет. Татьяна пробралась вдоль дома к магазину, наугад ступая в лужи и всё время опасаясь поскользнуться.

Из широких окон магазина лился свет; она вошла бодрой походкой и вынула деньги. Продавцам не было дела до того, чьи это деньги — её или Романа, для них было гораздо важнее, оплачивались ли покупки, которые она сделала. Она купила хлеб, колбасу, десяток яиц, масло, бананы, йогурт, кефир и молоко, пару банок горбуши в масле, пачку чая, мороженые котлеты и пакет яблочного сока, а также две бутылки минеральной воды. Всё это едва влезло в пакет, и ей пришлось нести его не как обычно, держа за ручки, а обхватив руками и прижимая к себе.

Идти с такой ношей по скользкой тропке, которую, к тому же, было почти не видно, оказалось непростым делом. После ярко освещённого магазина, выйдя в темноту, Татьяна совсем ничего не видела, кроме окна-маяка высоко над ней, на шестом этаже. Светящихся окон вокруг него постепенно становилось всё меньше, и оно одиноко сияло яркой голубой звездой на тёмном небе. Света оно давало неожиданно много, и только благодаря этому маяку она вовремя заметила коварную глубокую лужу — когда её нога уже висела в пространстве, занесённая для шага. Она обошла лужу, вошла в подъезд и поднялась по лестнице, неся пакет с провизией в объятиях, как свёрток с младенцем.

Чтобы позвонить в дверь, ей пришлось поставить пакет на площадку. Дверь открыл Роман.

— Ничего себе ты нагрузилась, — сказал он. И добавил, взвесив пакет и крякнув: — Если бы я знал, сам бы пошёл.

Из кухни послышался голос отца — он сказал растянуто, слегка спотыкаясь:

— Я тебе… говорил: иди сам.

Потом Татьяна сделала бутерброды с колбасой. Роман сказал, взяв её сзади за плечи:

— Татьяна Михайловна, большое вам спасибо, мы очень ценим ваши усилия. Но не могли бы вы сейчас оставить нас с батей наедине?

— Это называется "женщина, знай своё место", — усмехнулась она. — Ладно, я пойду, только сначала возьму кое-что. Я страшно голодна.

Она взяла банан, два бутерброда и стакан сока. У себя в комнате она поужинала и, устроившись в постели, открыла учебник. Жуя банан, она пыталась вникать в материал, необходимый для семинара, но её внимание невольно привлекал разговор Романа с отцом. В квартире была хорошая слышимость, а "подогретый" спиртным Роман говорил громко, сам, видимо, не замечая этого. Отец говорил тише: усталый и ослабевший от долгого запоя и поста, он не хотел, а может быть, и не мог говорить на повышенных тонах. Иногда они начинали говорить тише, и Татьяна не разбирала некоторых слов, но в целом ей всё было хорошо слышно.

— Ну, рассказывай, — сказал отец. — Как ты… живёшь?

— Как живу? Да потихоньку живу, — ответил Роман. — Ну, может быть, не так хорошо, как хотелось бы, но в целом — ничего, терпимо.

— А что у тебя не так, как хотелось бы? — сразу встрепенулся отец. В его вялом и заторможенном состоянии этот порыв можно было назвать "встрепенулся" лишь весьма условно.

— Да что говорить… Это долго рассказывать, — сказал Роман неохотно, со вздохом.

— Ну, рассказывай, — не унимался отец. — Куда нам спешить?

— Верно, — сказал Роман. — Спешить нам некуда… Времени — вагон. Ну, что тебе рассказать? Да и рассказывать-то особо не о чем. Хорошего мало.

— Ну, например? — не отставал отец. — Например?

Роман снова вздохнул.

— Да что обо мне говорить? Давай лучше о тебе поговорим. Для чего же я, по-твоему, к тебе пришёл? Но давай сначала выпьем. За то, что я пришёл сюда, за то, что мы вместе… вот так сидим за одним столом.

— Давай, — согласился отец.

Они выпили, и отец сказал:

— Ромка… Запомни одну вещь. Ты здесь дома. Это твой дом. Он всегда открыт для тебя, и ты можешь прийти в любое время дня и ночи. В любое! Здесь тебе всегда рады. Вот, ты эту вещь запомни!

— Запомню, батя, — ответил Роман глуховатым, дрогнувшим от наполнивших его чувств голосом. — Ты не представляешь, как это для меня… Каково мне это слышать!.. Выпьем за это.

Звон рюмок, кряхтенье, секундная пауза, а потом отец сказал:

— Ну, всё-таки… Что у тебя там такое? Какие проблемы?

— Да никаких проблем на самом деле нет, — ответил Роман. — Всё это ерунда. Я верю, что всё будет хорошо. У нас в семье всё будет хорошо.

— Ты так думаешь?

— Конечно. Стопудово, батя!

Отец, вздохнув, проговорил:

— Кошмар какой-то.

— Какой такой кошмар? — накинулся на него Роман. — Вообще забудь это слово! Никакого кошмара нет. Всё перемелется, пройдёт. Эта ерунда — временная, понимаешь ты?

Переборов в себе желание слушать, Татьяна оделась и вышла на балкон. Читать учебник у неё уже не было ни настроения, ни возможности. О том, чтобы сосредоточиться, и речи не могло быть.

На этот раз она застегнула плащ, замотала шею шарфом и надела свою кожаную фуражку. Всё вокруг постепенно погружалось в сон, стих шум движения на улице, и лишь изредка проезжала машина. Ночь наполнила каждый закоулок сырой прохладой, и лицо Татьяны было погружено в неподвижную темноту, холодное прикосновение которой бросало ей за ворот полчища мурашек. Но всё же ей было ещё не холодно, и она просто дышала ночным мартовским воздухом, который, вливаясь в лёгкие, нёс в себе горьковатый, пронзительно-грустный, но одновременно как-то по-особенному волнующий запах. Это был запах весны и тревоги.

Читать дальше