Сергей Малицкий - Карантин

Дюков разбудил его в десять. Замотав голову мокрым полотенцем, он сидел на кровати и жалобно стонал:

— Шермер, хватит спать! Уже десять! У меня башка раскалывается! Помоги! Помнишь, ты снимал мне боль?

— Димка, отстань, это была шутка!

— Но мне-то помогло тогда!

— Ладно!

Павел сел на кровати, подтащил хнычущего Дюкова за пояс халата, толкнул его на пуфик.

— Сядь. Ничего не обещаю. Сам себя должен лечить.

И этому его тоже обучал Алексей. Чужак, может быть

даже враг, который потратил на него пять лет жизни. Или, точнее, всю жизнь. Как и дядя, как и Людка.

Павел положил пальцы Дюкову на виски, хотя точно так же мог взять его за руки, но перегаром несло даже от дюковского затылка. В пальцах тотчас появилась тяжесть и твердость, и Павел привычно погнал ее по кругу — левая рука, дюковская башка, правая рука, собственная голова, левая рука. Димка замер и начал оживать с каждой секундой, словно в темнице, где он был заперт, наконец-то устроили спасительный сквозняк.

— Черт возьми, Шермер,— простонал он с блаженством.— Я тебе еще когда говорил? На хрена тебе мастерская? Только частный вытрезвитель. Эх! Сейчас бы девочку! Лет так девятнадцати с половиной! Сонную! Только что с постельки!

— Ага,— кивнул Павел, отталкивая Дюкова,— Дуй в ванную, а то я займу. Девочку! Баб деревеньку и играть на гармошке.

— Не! — погрозил Павлу Дюков,— Если бы у меня была баб деревенька, я бы пахал как проклятый. И не в том качестве, о котором ты подумал. Их же всех надо еще и кормить.

Через полчаса, когда в ванной успел побывать и Павел, Дюков уже был иным. Трезвость настигла его окончательно, и теперь он сидел, уставившись отсутствующим взглядом в окно.

— Послушай... — Он повернулся к Павлу, который решил не искушать судьбу вторым явлением очкарика-бо- таника и одевался по-походному,— Паша. Скажи честно. Вот все, что вчера... Я насчет Василисы и Машки. Это на самом деле было? Это мне не приснилось?

— Не приснилось, Дима,— строго сказал Павел, застегивая на груди рюкзак.— Нет больше ни Василисы, ни Маши. И еще много кого. Нет нашей мастерской. Нет моей квартиры. Кажется, что нет и твоей квартиры. И машин наших нет. Даже «матиза» Василисиного нет. Ты все еще думаешь, как поступить? Я бы на твоем месте сейчас пешком пошел в эту самую Америку. Грешен, навел справки — у тебя там и в самом деле родители.

— Вот будешь на моем месте, тогда и пойдешь,— глухо проговорил Дюков,— Хотя я тебе не советую оказаться на моем месте. Ты уж не бросай меня пока, Шермер. Я уже на краю. Я это, еще когда мне Мартынов пустой бутылкой по почкам бил, понял. Не выберусь сам.

— Нет, дорогой,— хлопнул его по плечу Павел.— Мы не на краю, а в самом что ни на есть центре. Я бы даже сказал, что и в глубине. И по этому поводу у нас ожидается выезд на природу.

— Шашлыки? — спросил Дюков.

— Если только из нас,— стиснул зубы Павел.

— Тогда это в русле событий,— поднялся Дюков.

После этого разговора Дюков молчал не меньше часа. Павел отпустил очередного частника на улице Короленко и повел Дюкова к тому месту, где бросил «пассат», пешком. Машина стояла там, где он ее оставил. Павел остановился, закрыл глаза и попытался настроиться, почувствовать опасность, но ее не было. И даже больной лес по левую сторону улицы не казался уже грязным. С его крон летели желтые листья.

— Машка должна была в школу идти в понедельник,— вдруг заметил Дюков,— Как думаешь, если бы не... У нас бы срослось все?

— Как думаешь,— ответил ему Павел,— если бы не... хороший аппаратик бы получился из той полусгнившей «Альфы-Ромео»?

— Это единственное, в чем я не сомневаюсь,— как эхо, отозвался Дюков.

— Ладно,— Павел открыл заднюю дверь «универсала», вытащил рамочный домкрат,— Найди пару камешков, надо машинку осмотреть — не хочу, чтобы она взорвалась вместе с нами. Забей их под колеса с правой стороны. Снизу! Машина вверх не покатится! Дюков, очнись!

Димка поплелся к мусорной куче, как сомнамбула. Вскоре «пассат» накренился на сторону, и Павел, подкатив под порожек березовый чурбан и бросив на асфальт кусок картона, полез осматривать днище.

— Зачем ее взрывать? — прошелестел Дюков снаружи,— Она сама развалится к следующей весне!

— Дай бог нам не развалиться до следующей весны,— проворчал Павел, отряхивая ветровку.— Или даже хотя бы до зимы.

— Ты веришь в Бога? — безучастно поинтересовался Дюков.

— Зачем тебе это? — поморщился Павел.— Поехали. Один черт, если тот, кто взрывает машины, не хочет, чтобы я нашел взрывчатку, я ее вот так на улице и не найду.

— А если мы взорвемся по дороге, это будет доводом за существование Бога или против? — не унимался Дюков.

— Это будет способом убедиться в правдивости той или иной версии на собственной шкуре,— отрезал Павел.— Заткнись, Дима. Мне нужно подумать.

Дюков послушно заткнулся. В Балашихе Павел остановился у придорожного кафе и взял перекусить. Дюков жевал пирожки и запивал их томатным соком так, словно не чувствовал вкуса пищи. Точно так же он не заметил, когда Павел выдернул у него из рук картонную тарелку и пластиковый стаканчик и отнес их в урну. Димка оживился только тогда, когда Павел сунул ему в руки тор майора и объяснил, как им пользоваться.

— Зря не нажимай,— предупредил его Павел.— В нем только пять зарядов, а подзарядка идет медленно. Да и на людей он не действует.

— А на кого действует? — не понял Димка.

— На всякую нечисть,— пожал плечами Павел,— На инопланетян, на... Да черт его знает, но на людей не действует.

— На нечисть,— повторил Дюков.— Значит, сгодится для самоубийства.

— Не сгодится,— мотнул головой Павел.— На тебе я уже испытывал. Не обольщайся, ты под нечисть не подходишь.

— А ты? — спросил Дюков.

— Я вроде бы подхожу,— кивнул Павел.— Но не полностью. То есть сам в порядке, а те, кто рядом, гибнут.

— Точно годится для самоубийства,— задумался Дюков,— Только стрелять надо в тебя. Хороший способ.

«Пассат» плыл по дороге плавно и неторопливо. Машины ползли в сторону Москвы, чтобы застрять в балашихинской пробке и постепенно перебраться в пробки на кольцевой. Дорога из Москвы оставалась свободной. Небо было низким и серым.

— Осень,— заметил Дюков.— Раньше, чем обычно. По календарю еще лето.

— «Все врут календари»,— процитировал Павел.

— Куда мы едем? — поинтересовался Дюков,— Надеюсь, подальше от милиции, от бандюков, от нечисти?

— От себя не убежишь,— пробормотал Павел.— В церковь едем, в церковь.

— Исповедаться решил? — хмыкнул Дюков,— Знаешь, некоторые исповеди я бы подслушал с интересом. Но не твою. Скучно.

— Не исповедаться,— помотал головой Павел.— Я, Дюков, невоцерковленный человек. Хотя считаю себя христианином. Но таким... Агностиком.