Вера Семенова - Чаша и Крест

— Вы можете думать обо мне все, что вам заблагорассудится, графиня. Но я уверен, что никогда не найду такой, как вы. И поэтому ни одна женщина не будет мне столь желанной.

— Хм, — Женевьева задумчиво покачала головой, — и что же вы собираетесь мне предложить? Как я понимаю, если я скажу "да", в тюрьму вы меня не повезете?

— Мое поместье, о котором я вам говорил, в полудне езды от Круахана. Оно не совсем подходит для наследницы рода де Ламорак, но надеюсь, что довольно скоро я смогу предложить вам гораздо большее. Если вы скажете "да", мы обвенчаемся там сегодня же.

— Хм, — снова произнесла Женевьева, покусывая губу. Она пожалела о том, что не может по старой детской привычке обкусать ногти, но девушке, которой только что сделали предложение, это было не слишком к лицу, пусть даже предлагавший был ей совершенно безразличен. "По крайней мере, это отсрочка. Из его поместья определенно легче сбежать, чем из тюрьмы", — сказала она самой себе. "А ты представляешь, что такое замужество и с чем оно связано?" "Не переживай, при дворе Ваан Эггена я на всякое насмотрелась. Выкручусь как-нибудь". "И тебе не противно связывать имя последней из Ламораков с мелким негодяем без всяких принципов?" "А тебе не грустно через несколько минут закончить свое существование? Тогда надкусывай кольцо и счастливой дороги неизвестно куда".

Постоянная собеседница замолкла — видимо, взвешивала все аргументы, но поднять руку ко рту не торопилась. Поэтому Женевьева поспешила отвлечь ее и одновременно закрепить успех.

— Но вы ведь должны понимать, что вы мне безразличны. Вас это не смущает?

— Я уверен, что смогу со временем обратить на себя ваше внимание. Но поверьте, графиня, даже если вы будете всю жизнь презирать меня, я все равно буду счастлив оттого, что смог назвать вас своей женой.

— Исключительная самоотверженность, — пробормотала Женевьева, сумрачно усмехаясь. — Только не надейтесь, что я решила вознаградить вас за нее. Я просто выбираю самое меньшее из возможных несчастий.

— Вы не раскаетесь в этом, графиня… моя дорогая, — воскликнул Шависс, задвигавшись от полноты чувств на сиденье. — Я правильно понял… — лицо его выражало странную смесь надежды, неуверенности и торжества, — что вы согласны?

— Допустим. На некоторое время я согласна. А если вдруг я передумаю, то вы всегда сможете отвезти меня обратно в тюрьму, не правда ли?

— Я искренне надеюсь, что вы не передумаете.

— Увидим. Зависит от того, как вы будете себя вести. Развяжите мне руки, — Женевьева протянула вперед перемотанные веревкой кисти… Она была уверена, что Шависс не преминет прижаться губами к ее запястью, и заранее стиснула губы, призывая себя к терпению. "Ваан Эгген требовал от тебя гораздо большего". — "Ваан Эгген, при всех его недостатках, был достаточно благородным человеком". — "Настолько благородным, что ты бежала из его замка, забыв даже захватить свое жалование за полгода?" — "Просто ты сама была законченной дурой, ты же не будешь это отрицать? На что ты надеешься — что когда-нибудь встретишь свою вечную и великую любовь?" — "Ну так нечего ко мне цепляться сейчас. Ты прекрасно знаешь, что я принимаю ухаживания этого гвардейца только, чтобы остаться в живых". — "Почему же ты выбрала самого противного?" — "А Морган кажется тебе более приемлемым?"

Внутренний голос испуганно замолчал. Женевьева самодовольно усмехнулась, аккуратно вытягивая руку из-под губ Шависса.

— И что теперь? — сказала она.

— Теперь я буду счастлив исполнить любое ваше желание, графиня, — отозвался Шависс.

— Я хочу есть, — Женевьева растерла следы веревок на запястьях. — или вы собираетесь морить меня голодом до самого бракосочетания?

— Ну что вы, мое сердце, — Шависс отогнул занавеску, выглядывая из окна кареты. — Я как раз знаю неплохой трактир неподалеку.

— Это прекрасно, — пробормотала Женевьева, отворачиваясь.

Шависс толкнул низкую дверь трактира и гордо шагнул внутрь, и у Женевьевы не оставалось другого выбора, кроме как последовать за ним. Маячившие за спиной фигуры гвардейцев все равно не дали бы ей сбежать. Она сощурилась, пытаясь разобрать что-то внутри после уличного света, но первое время не могла ничего разглядеть, кроме низких потолков и дыма, заполнявшего все помещение — то ли от чадящего камина, то ли от трубок, которые курили многие из сидевших в зале. Прямо напротив двери располагалась стойка, за которой сидел невероятно толстый и еще более невероятно печальный трактирщик с большими грустными глазами навыкате. Увидев входящего Шависса, он вздохнул и казалось, стал еще печальнее, что было почти невозможно.

— У меня же вроде все спокойно, господин лейтенант гвардейцев, — сказал он, пытаясь подняться из-за стойки. — И вы совсем недавно приходили…

Шависс нетерпеливо махнул рукой.

— Не бойся, дурень, — великодушно заявил он, — я здесь по личному делу. Ну-ка найди для меня и для прекрасной дамы, — он посторонился и горделиво кивнул в сторону Женевьевы, — лучший столик, да принеси нам хорошего вина да поесть что-нибудь. Только слышишь, хорошего, а не той бурды, какой ты поишь весь этот сброд.

Женевьева, невольно оказавшаяся в центре внимания, в свою очередь с любопытством оглядела и трактирщика, и исцарапанную стойку, и закопченный зал, в котором — теперь она видела — люди тесно сидели и за столами, и на длинных скамьях, пили что-то из высоких кружек и то и дело разражались взрывами хохота. Гвардейцев среди них не видно, но и сбродом всю публику назвать было нельзя — кое-где попадались дворяне в довольно дорогих плащах, хотя в основном это, конечно, были купцы, мастера разных гильдий и студенты. Заведение, видно, было популярным. Некоторые при виде Шависса и сопровождающего его эскорта гвардейцев явно попритихли и уткнули носы в кружки, некоторые, особенно студенты, весело уставились на Женевьеву.

Прекрасной дамой ее в данный момент назвать было сложно — она была все в том же мужском дорожном костюме, камзол порван на плече, сапоги в трехдневной пыли и кружевной воротник далеко не первой свежести. Но волосы она, не скрываясь, распустила по плечам, и они сверкали красным золотом, слегка приглушенным в дыму и полумраке подвала. А главное, о чем она вряд ли догадывалась — поражало выражение ее лица, такого юного, но насмешливого и вызывающего. Наверно, других таких женских лиц не видели в Круахане, поэтому не удивительно, что те, у кого хватало наглости делать это в присутствии гвардейцев первого министра, пялились на нее во все глаза.

Трактирщик тоже перевел свой тоскливый взгляд на Женевьеву, но в его глазах ничего не изменилось.

— Великая честь, сударыня, — сказал он с таким выражением, будто она пришла на его похороны. — Это ужасно, но вы же сами видите, господин дейтенант, что у меня нет ни одного свободного места…