Ольга Кузнецова - Просто солги

Но Ким как будто не помнит про меня.

Когда несколько месяцев назад я открыла Джо дверь, я ни на секунду не сомневалась, что мое самопожертвование ненадолго. Что скоро все закончится. Так или иначе.

Но судьба — такое глупое слово для человека, который не верит в судьбу, — снова и снова издевательски смеется надо мной.

Мне хочется что-то прокричать, но резкий порыв ветра заставляет меня заткнуться. Не напрямую, ненавязчиво. Все они гребанные джентльмены.

В организме как-то подозрительно пусто. Как будто я продала этим ублюдкам обе своих почки, сердце и мозги. Как будто они выкачали из меня все живое самым большим из существующих в мире насосом. Звучало бы: насос по выкачиванию душ.

Мне не хватает кофеина — настоящего — потому что местные "девушки" предпочитают быстрорастворимый кофе — суррогат. Они вообще предпочитают все ненастоящее: белье из искусственного меха, искусственный смех и неприлично красную помаду. Я не видела — просто знаю. Лея тоже подарила мне вот такую помаду — она сказала, алую.

Чтобы казалось, будто я напилась чей-то крови.

Осень подходит к концу, и я жду его на протяжении уже семидесяти трех дней. Я не веду специальный отсчет — просто знаю.

Мне кажется, что он здесь, где-то рядом, стоит за моей спиной, тяжело дышит и просто ждет, когда же я, наконец, слезу с этого промерзшего карниза.

У меня сильно отросли волосы, и ногти теперь аккуратно подстрижены (Лея). У меня по-прежнему нет иммунитета к звукам за тонкими стенками, и я все еще не знаю, какого черта тут от меня хотят.

Я по-прежнему все та же слепая неудачница Кесси, но в документах, которые принес мне Джо, я значусь как-то по-другому. А мне плевать. По-настоящему плевать.

Джо рассказал мне, что раньше он был музыкантом, да и вообще хотел посвятить свою жизнь музыке. Частенько он наигрывает мне свои мелодии на старой скрипучей гитаре, а я только слушаю и раскачиваюсь под музыку из стороны в сторону. Взад-вперед… В такие моменты я забываю обо всем: о Киме, об отвратительных запахах, о том, что меня, можно сказать, похитили. Я забываю обо всем, и мне кажется, что еще чуть-чуть, и я начну танцевать. Начну кружиться по комнате, не обращая внимания ни на то, что уже осень заканчивается, ни на то, что в комнате сидит Лея и — снова — монотонно звякает.

Я не замечаю, как садится солнце и как день сменяется ночью. Теперь я не могу понять, день сейчас или ночь. Я не вижу и даже не пытаюсь почувствовать.

Я пытаюсь представить, как там Шон, Ким, Джен. Уже без всякой злобы и ревности. Просто мне хочется знать, что у них действительно все хорошо. Что Джен выйдет замуж этой весной, а еще, что никто не заметит исчезновения фотографии из одной из рамок.

Я представляю. И мне кажется, что у меня получается.

Представляю как скалу спокойного Кима, читающего с утра газету и мимолетом попивающего кофе. Представляю, как он, ласково чмокнув Джен в щеку, выходит из дома и садится в свою машину. Не знаю, какую, я в них дуб дубом. Но машина обязательно черная и безумно дорогая, как и все, что есть у Кима. Все только самое лучшее.

И мне уже кажется, что он достоин такой искренней девушки, как Дженнифер. Что она, по сути, не такая уж и стерва (в отличие от меня).

Я тоже меняюсь. Чистое тело, чистые мысли. Я становлюсь какой-то равнодушно-монотонной. Но это, скорее, в плюсах.

На мне новая одежда — открытая, как и у всех девушек в этом доме. И оголенные места на теле жгут меня ядовитыми ожогами. Единственное, чего им не удалось добиться от меня, так это того, чтобы выбросить мой темно-синий пиджак с мысленно оторванными пуговицами.

Я чувствую слишком много, чтобы выразить это словами. Не плачу, не смеюсь — просто чувствую.

Часы бьют полдень — или полночь? — и я понимаю, что осень скоро закончится.

Уже почти целая осень, как я жду его на карнизе у открытого окна.

…

Я похожа на себя в детстве. Не как многие: они похожи сами на себя просто потому, что для них это естесственно — быть одинаковыми на протяжении всей жизни. Я же успела тысячу раз поменяться, а теперь вновь похожа на ту маленькую Кесси, что была когда-то.

Так Ким сказал. И я почему-то ему верю.

Именно поэтому меня так передергивает, когда Джо говорит мне, что я похожа на кого-то.

(Наверняка, на одну из его девок).

Мне остается только поморщиться от отвращения и сделать вид, что я пропустила его глупый комплимент мимо ушей.

Джо и дальше продолжает молоть какую-то чепуху (теперь уже он, а не я), а я не слушаю. Просто сижу на устойчивом карнизе и жду, пока воздух наконец-то окончательно проморозит мои легкие.

Такое чувство, будто меня законсервировали. Взяли Кесси, которая прилетела в Нью-Йорк одним из вечерних рейсов, и сделали из нее глиняную статуэтку, красивую, бездумную.

А Джо — он консервный нож. Вспарывает на мне все живое каждым своим неосторожным словом.

Почему-то он не понимает, насколько я сломлена, насколько мне уже реально все равно, насколько я теперь понимаю, что же на самом деле Ким со мной сделал. Он думает, что мое состояние вызвано его постоянными запугиваниями меня наркотиками (этот запах я почувствую с другого конца земли, ей-богу!). Но как же он заблуждается.

Внезапно я улавливаю в его монотонной речи какой-то новый смысл, и слова сами собой начинают просачиваться в мой окостеневший разум.

— Я думаю, ты уже достаточно готова, чтобы сделать первые вылазки, — тоном уверенного профессионала заявляет Джо (тоном плохих парней).

— Подожди, — перебиваю его я, резко тряхнув головой, дабы заставить себя очнуться и, наконец, включиться в реальность. — Подожди. Какие вылазки?.. Что ты мелешь? Я не собираюсь водиться с вашей шайкой…

Мой голос звучит на удивление ровно и спокойно. В последнее время я сама себе много удивляюсь.

— Кесси, не время привередничать. — Он еще более спокоен, нежели я, а я уже начинаю терять первоначальное терпение.

Хотя Джо прав. Они все всегда правы, черт возьми. Всегда все потом не при чем. Всегда все потом будут не виноваты.

И только мне тут приходится брызгать слюной, чтобы делать все то, что эти придурки возжелают. Захотят, чтобы я все бросила и уехала из города, — я так и сделаю. Захотят, чтобы я была их ручной собачонкой, — я буду. Забыли только о том, что когда-нибудь я все же покажу им когти. Когда-нибудь, когда буду сильнее.

И, не говоря больше ни слова, Джо помогает мне слезть с карниза на подоконник, а с подоконника — в комнату. Мне ужасно не нравится чувствовать себя ущербной, неспособной на элементарные человеческие движения.

И ему меня жаль. Я не вижу, не чувствую, не слышу — просто знаю.

— Прости, Кесси, — шепчет он, но так тихо, будто уверен в том, что это извинение предназначено вовсе не для моих ушей.