Наталья Игнатова - Охотник за смертью

– Хватит! – сказал Орнольф. – Достаточно. Готовься ловить Сенаса.

Он приволок в просторный холл замка сразу десяток скелетов, чтоб было из чего выбирать. Еще раз придирчиво осмотрел лежащее на каменном полу иссохшее тело. Ну, ей богу, мумия! Если бы не еле заметное биение оусэи: дрожь пробитого сердца, невидимая даже искушенному взгляду, ни за что не подумаешь, что под обтянутыми кожей костями не прах и песок, а душа, полная ненависти и страстного желания освободиться.

– Готов?

– Не знаю, – уныло пробормотал Паук.

– А кто знает?! – не выдержал Орнольф. – Всё. Я вынимаю кол.

Сказал и сделал. Делов-то…

…Альгирдас не успел увидеть Сенаса. Не успел даже испугаться. А разозлился лишь тогда, когда оказался в темноте. В глубокой кромешной тьме, где было страшно холодно и страшно одиноко.

И просто страшно.

Он давно разучился бояться. Но оказалось, что эта способность из тех, которые не забываются.

Когда бесплотный Сенас метнулся мимо, пронесся сквозь перекрытия и исчез где-то за пределами замка, Орнольф быстрее мысли обвел себя и неподвижное тело на полу защитным кругом. Разбросал во все стороны ограждающие чары. Подумал, что Хельг придет в ярость, но, вообще-то, им здорово повезло. Повезло, что Сенас оказался так напуган. Что упырь предпочел бегство сражению. Сам Орнольф никогда не мог сражаться с Сенасом на равных. А Хельг, способный запугать кого угодно, способный победить кого угодно, сейчас не справится и с пиллигвином .

Хельг?

– Эйни… ох, проклятье, малыш…

Орнольф рванул из ремней свернутое в скатку одеяло. Но помедлил секунду…две… пять… помедлил, прежде чем закутать распростертое на камне нагое тело. Не верил глазам, не знал, что так бывает, – тысячу лет прожил на свете и не знал! Успел забыть этот свет, исходящий от безупречно гладкой кожи, успел забыть, как мерцает и переливается шелк нереально черных волос, успел забыть эту красоту, нечеловеческую, ангельскую, сидскую красоту. Совершенство звезды, воплотившейся в бессмертном теле.

И себя успел забыть. На долгие пять секунд словно выпал из реальности. Не нашел себе места в мире, где существует идеал.

Зачем здесь кто-то еще? Зачем все другие там, где уже есть Эйни?

Который сейчас замерзнет до смерти.

Орнольф сноровисто завернул бессильно обмякшего Паука в одеяло, легко поднял на руки и отправился разыскивать ближайшую спальню.

Восхищение и трепетный восторг улетучились, уступив место привычной практичности. Звезда или ангел, как его ни называй, а все равно без присмотра и опеки Эйни мигом попадает в неприятности. Он, конечно, совершенство, он, разумеется, идеален, он неповторим. И он с идеальной, совершенной, неповторимой легкостью наскребает себе на хребет всевозможные беды.

А что делать? Ума-то нет. Один гонор только.

Рано или поздно к нему вернулась способность чувствовать. Холод и тепло, вкус крови, прикосновения… Боль? Нет, боли почти не было. Очень редко она давала о себе знать, когда в теле, в глубине мышц, пробуждалась так долго спавшая сила тэриен. Орнольф поил его кровью. Проливал по капле на губы, так что не нужно было даже глотать: кровь таяла на языке, как изысканнейшее лакомство. А руки рыжего были осторожны и ласковы. С телом, семьдесят лет пролежавшим в пропитанной кровью земле, было довольно много возни. И рано или поздно Альгирдас перестал бояться.

Он все еще напрягался где-то внутри, когда чувствовал, как Орнольф касается его. Это был страх из глубокой древности, страх, о котором нужно было помнить всегда. Но теперь этот страх отступал, едва дав знать о себе. Сжимался в точку и прятался, лишь чуть-чуть холодя сердце.

Орнольф остриг ему волосы, но не коротко, как раньше, оставил длинными, ниже пояса. И не лень ему было промывать и расчесывать их, прогоняя въевшийся запах могилы.

– Не лень, – сказал рыжий. – Ты носил когда-то длинные волосы, я помню. Так ты похож на себя тогдашнего. И вообще… мне нравится. – Он наклонился и поцеловал Альгирдаса в висок. – Эйни, птица-синица, – прошептал, щекоча кожу теплым дыханием, – ты уже не боишься меня. Это же хорошо, малыш. Это значит, что все правильно.

Да. Все было правильно. Кто-то когда-то сказал, что любовь – это желание обладать. Наверное, так оно и есть.

…– Мне тяжело быть рядом с тобой. Дурная кровь, наверное… ты ведь помнишь Дигра? Бороться с демоном в собственной душе все труднее. И я начинаю бояться себя.

– Или меня? – спросил Альгирдас. – Или того, что можешь получить то, чего хочешь? …

Оказалось, что память сохранила каждое слово. Оказалось, что и Орнольф никогда не забывал. Никогда.

Паук не продается. И это не было торгом, это было честным и безжалостным признанием того, что Орнольфу достаточно взглянуть в небо, чтобы звезда сама упала к нему в ладони. Не потому, что Альгирдас хотел этого. А потому лишь, что рыжий, желая обладать, уже владел всем, к чему стремился. Так уж сложилось.

И хвала богам, Орнольф наконец-то понял это. И понимания оказалось достаточно.

А когда Паук наконец-то смог встать с постели, Орнольф бросил на кресло рядом плащ, переливающийся сотнями тысяч крохотных чешуек. Плащ из змеиной кожи.

– Фу! – скривился Альгирдас. – Убери эту гадость!

– Не хочешь примерить? – рыжий радостно скалился.

– Даже смотреть не хочу. Как подумаю, откуда взялись эти змеи… Немедленно убери. Брось в камин!

– Из пупка, – ухмыльнулся Орнольф. – Ты не поверишь, Эйни, но змееныши рождались из пупка. Не кривись, плащик стерильней презерватива. Пусть здесь полежит. Вон какой красивый, переливается, блестит, – ты такое любишь. Посмотришь. Привыкнешь. А там, чем черт не шутит, примеришь. Зря что ли тысячу лет дожидался? Подожди, он тебе еще понравится.

Так оно в конце концов и вышло.

Орнольф, он умный. Он никогда не ошибается.

Снаружи шел снег. Воздух был холодным и свежим, показалось даже, что если глубоко вдохнуть – закружится голова. Но конечно этого не могло быть.

Орнольф поддерживал его за локоть, не то, чтобы помогал идти, но готов был поймать, если вдруг подведут ноги. Альгирдас вышел на крыльцо и остановился, глядя вверх, на кружащиеся в темном небе белые крупные хлопья снега. В первый раз за чертову прорву лет он дышал, чувствовал ветер и землю под ногами.

Вытянув руку, Альгирдас поймал на ладонь несколько снежинок, улыбнулся, разглядывая узоры на острых лучах.

Снежинки не таяли на коже.

Не таяли…

Но раньше, чем сердце укололо болью, Орнольф взял его запястье, поднес руку к губам и легко дохнул. Снежные звездочки превратились в прозрачные капли.

– Я же говорил, что буду твоей тенью, – рыжий грел ладони Альгирдаса в своих теплых руках, – снег тает, Эйни. Снег всегда будет таять, пока я с тобой. А я тебя больше не брошу.