Владимир Воронов - Отродье. Охота на Смерть

— А я, чёрт возьми, первоклассный водитель, уже от второго уазика ушёл! — похвастался Прад, — легковушки я не считаю, им нашу Ласточку во век не достать!

Гита проворчала себе под нос порцию нецензурных проклятий.

— Повторяю, — ровным голосом, лишённым эмоций, заговорил Ганталиант, — вам незачем меня изолировать. Я не опасен. Я не желаю никому зла.

— Ага, "не опасен", — передразнил Капитан, — а что это сейчас было? Шестой пьяный водитель, которого ослепил дальний свет? Не смеши мои седины! Ты опасен и точка. Дамы, хочу вас порадовать! Я пару часов назад сделал несколько звонков — к нашему приезду всё должно быть готово! Полуночные похороны без свидетелей, скажу я вам, стоят отнюдь не дёшево, но что поделаешь, пришлось раскошелиться! Эй, чудовище, пусть тебя это греет — твои похороны влетят нам в копеечку!

Ганталиант промолчал, а Арину в очередной раз кольнула совесть.

Они решили похоронить его на Введенском кладбище — напротив базы. Капитан пошутил, что удобнее места не найти, по пути на работу, можно зайти, проверить — всё ли в порядке, положить цветы на могилку, или не пошутил? Теперь получалось, что подходящую могилу для них подготовят, осталось дело за малым — закопать живого человека. Каждый раз при мысли об этом, у неё перехватывало горло. А, что если он будет кричать? Арина не сможет этого вынести, хотя сможет, но вот со спокойным сном придётся попрощаться навсегда — забыть такое не получится.

Капитан решил подъехать со стороны старых ворот. От дороги вход на кладбище отделяла плотная лесополоса. Ночью зелень лишилась цвета, поэтому тусклое небо проглядывало сквозь деревья, как сквозь частые столбы, хаотично воткнутые в землю. После того как машину заглушили, возникло ощущение, что вокруг шелестит не листва, а море или души тысяч мёртвых, обретших успокоение за древними воротами, пришли невидимой шепчущейся толпой, поприветствовать нового постояльца. Ворота и, правда, были древними. Их, скорее всего, возвели во времена Екатерины (тогда в моду вошла английская готическая архитектура). Арку центральных ворот и два входа поменьше, украшала характерная для того периода лепнина, словно снятая с какого-то католического храма. Два узких игольчатых шпиля, смотрящие в небо, выглядели одинокими — им недоставало третьего собрата, обломившегося давным-давно. Ворота никогда не красили, а в советское время ещё и возвели рядом неуклюжее двухэтажное строение для персонала, которое убило весь первоначальный замысел архитектора. Острые, как воплощение боли, шпили потерялись на фоне уродства из рыжего кирпича.

— Идёмте, нам нужно поторапливаться! — приказал Прад, толкнул Ганталианта к входу и сам быстрым шагом направился внутрь.

Арина всего дважды была здесь — гуляла. Гулять на кладбище ей нравилось с детства. Вглядываясь в пожелтевшие фотографии мёртвых, на которых они улыбались или не улыбались, но выглядели превосходно, ей чудилось, что эти люди благодарны ей за то, что пришла, навестила, просили прийти ещё. Введенское кладбище не стыдилось своего возраста. Тут и там здесь попадались старинные мавзолеи, изысканные постаменты, изъеденные ветром и временем, скульптуры, покосившиеся памятники — на новых кладбищах так уже не хоронят. Больше всего ей нравилась гробница, выполненная из однотонного гранита, на ступенях которой, как ангел присела Плакальщица, вырезанная из белого мрамора. Архитектор вложил столько таланта в скульптуру, что она аж дышала жизнью. Арина могла поклясться, что видела, как хрупкое тело изредка подрагивает, роняя слезинки по безвременно ушедшим. Были здесь и другие памятники прошлого, но всю тонкость, хрупкость сакрального места, перемолола, испохабила советская эпоха. Вычурные осиновые беседки, забили фанерой, как какой-нибудь сарай. Рядом с памятником с лиричной эпитафией знатному человеку, вполне можно было встретить заржавевшее надгробие без фотографии, но с красной звездой на макушке. Мест не хватало, так что покойных хоронили чуть ли не валетом. Куда ни ступишь — везде захоронение. В последнее время за кладбищем не очень-то ухаживали: дорожки заросли травой, кое-где виднелась неубранная прошлогодняя листва.

— Вы привезли меня на Введенское кладбище? — безучастно поинтересовался Ганталиант, шедший рядом.

— С чего это ты взял? — Арина подозрительно проверила мешок на голове пленника — не порвался ли?

— Смешно, — всё так же равнодушно продолжил он, — кладбища сотни лет были моим домом. Если собрать слёзы со всех похорон, на которых мне довелось побывать, получилась бы полноводное озеро. Солёное — мёртвое озеро, как это место. Смешно ещё и потому, что кладбище выбрано моим вечным узилищем, словно я никогда и не жил, а как был Демоном смерти, так и не переставал им быть… Впрочем, я рад, что вы выбрали Введенское кладбище, мне здесь всегда было как-то спокойно. Скажи, ты видела местную Плакальщицу? Это моя любимая гробница… Такая красивая, почти живая…

Нет. Так не бывает! Перебор. Арина насторожилась — невозможно, чтобы Ганталиант думал о том же, что и она. Вывод — он всё же читает её мысли.

— Не видела, — огрызнулась она и толкнула его в спину, — пошевеливайся!

Но Ганталианта будто прорвало — он говорил не останавливаясь.

— Можешь ли ты, ведьма, представить, каково это — провести вечность, ничего не видя кроме смерти? Смерть на завтрак, на ужин и обед. Смерть по выходным и в праздники. Меня никто никогда не любил, даже не симпатизировал мне. Меня ненавидели во все времена. Никто по доброй воле не зовёт Смерть. А те, кто зовёт, всегда передумывают в последний момент и умоляют их пощадить — дать второй шанс…

Впереди забрезжил тёплый свет от факела — кладбищенские работники, подкупленные Капитаном, указали место могилы. Сверху с ветвей вспорхнула ночная птица, из травы доносилось стрекотание кузнечиков — природа не знала, какое зло они готовятся совершить.

Ганталиант говорил:

— Художники и поэты, политики, крестьяне, цари, новорождённые, подростки, обезумевшие старики… Я помню только их глаза — все до единого. Знаешь, почему я стал теперешним? Нет, я не стремился к этому, видно было предначертано. Я ещё будучи Демоном научился чувствовать. Поначалу, как неприятный зуд это распространялось, пока не захватило меня целиком. Меня всегда молили о пощаде, просили, требовали… Представляешь, иногда пытались обменять свою душу на чью-то жизнь. Но я не мог. Правила запрещают мне отступать. Я и не отступал. Взмах косы, краткий миг на знакомство и прощание.

А однажды умирал красивый мужчина. Он не боялся меня. Перед смертью человек может нас видеть. Он налил бокал шампанского, другой оставил для меня, сказал: "как же давно я не пил шампанского" — улыбнулся, выпил, лёг, позвал, а я… У меня почему-то дрогнула рука. По моей вине ему было нестерпимо больно, но когда всё кончилось, он не ругал, он… Ты знаешь, он первый меня пожалел! Это немыслимо! Смертный пожалел меня!!! И вот тогда меня захватили чувства. Я впервые не отозвался на зов — не такое уж страшное нарушение правил, ведь откликнулся кто-то другой из нас, а я начал наблюдать за вашей жизнью, которой совсем не знал. Ничего о вас не знал, только вашу смерть.