Личия Троиси - Две воительницы

Потом он услышал странное бульканье, стон, и затем чья-то рука вытащила его из озера.

Он упал ничком на берег, разбрызгивая воду и наполняя легкие воздухом.

— Все хорошо?

Это был голос Дубэ, и он звучал печально. Лонерину он показался самым прекрасным звуком в мире.

Он перевернулся на спину и стал жадно дышать, а отдышавшись, кивнул. В одной руке у Дубэ был лук, и она еще держала его прямо. Лонерину было невыносимо оказаться перед ней таким дураком: он позволил обмануть себя, как новичок.

— Не знаю, кто это был, но ты стреляешь очень точно, — произнес он.

Дубэ с облегчением улыбнулась.

— Мы все время спасаем жизнь друг другу, — пошутила она и протянула ему свободную руку, помогая встать.

Лонерин пристально посмотрел на нее, и на мгновение его сердцу стало тепло.

Когда Шерва решил сделать остановку, был уже вечер. Он сошел с коня и всеми легкими вдохнул свежий воздух, который своей прохладой предвещал безлунную ночь. В жилах Шервы текла кровь нимфы, и ему хотелось быть среди природы, а жизнь в Доме очень редко позволяла ему удовлетворить это желание. Он долго смотрел на ту мрачную и разоренную землю, где сейчас находился. Поваленные деревья, обглоданные огнем пни и мертвые растения. Это было все, что осталось от Чащи после Великой Войны и безумств Дохора. Как все-таки мало нужно, чтобы уничтожить жизнь, существовавшую много столетий…

Шерва повернулся к своему собрату по оружию, Леуке, еще сидевшему в седле вместе с мальчиком, которому они заткнули рот кляпом, и дал Леуке знак спускаться. Но тот запротестовал:

— Мы на открытом месте, здесь нас может найти кто угодно.

— Здесь защищенное место, и это приказ.

Леука, не задавая лишних вопросов, сошел с коня и снял с него мальчика. Помимо всего прочего, Шерва был стражем, то есть носил одно из высших званий в Гильдии, а сам Леука был обычным победителем. Он был обязан повиноваться.

Шерва повернулся к черному величавому стволу, рядом с которым стоял. Кора на этом дереве позеленела, его сухие ветви изгибались в пустоте, словно согнутые последней судорогой. Ковер из зловонных листьев шуршал у Шервы под ногами. Значит, вот он — Отец Леса Ниал, могучее дерево, воспетое в «Хрониках Всплывшего Мира». Посередине ствола было дупло — то самое, в которое Ниал опустила руки, чтобы вынуть сердце, которое должно было спасти страны Всплывшего Мира от Тиранно.

Шерва прикоснулся к нему и опустился на колени. «Защити мой путь, охраняй меня ночью, окутай мое ложе».

Его мать и культура нимф научили его чтить великие растения, и потому он прочел эту молитву. В его жизни, посвященной искусству смерти, не было места ни для Тенаара, ни для других глупых богов. Для него существовали только высокие чистые духи, которым поклонялся его народ.

Пока Леука привязывал к соседнему стволу веревку, которая связала пленника, Шерва с любопытством рассматривал этого мальчишку. У того был завязан рот, глаза были красными, веки опухли, на щеках грязь и следы слез. Теперь маленький пленник тоже смотрел на Шерву, и в этом взгляде страж разглядел глубокую ненависть, которая ему понравилась. Шерва заметил и то, что во внешности мальчика была заметна примесь крови эльфов: цвет волос был средний между синим и черным, а верхушки ушей высокие, со странно заостренными концами. Ничего общего с отцом, бессильным получеловеком, которого он, Шерва, дал себе труд убить собственноручно. Может быть, этот мальчик действительно подходил для планов Иешоля, но Шерве это было не интересно и потому не важно.

— Сними с него повязку, — сказал он наконец Леуке.

Тот взглянул на Шерву неуверенно. Мальчишка был для Леуки неудобен, он бы предпочел быть осторожнее. В глубине души Леука тоже был прежде всего убийцей, и для него было важно выполнить задание без всяких неожиданностей. Привал на этой поляне уже сам по себе был рискованной случайностью, а теперь еще велят освободить этого сопляка…

— Но, мой господин…

— Он нужен нам живым, верно? А чтобы он был живым, он должен есть и пить. Сними повязку, я сказал.

Леука не мог идти против старшего и развязал мальчику рот. А маленький пленник, как только у него освободились зубы, изо всех сил укусил его ладонь. Раздался крик, и Шерва мысленно улыбнулся.

— Проклятый ублюдок! — И Леука так ударил мальчика, что рассек ему губу.

Шерва действовал с быстротой молнии: одним прыжком оказался рядом с ними и ухватил Леуку за руку раньше, чем тот смог снова ударить мальчика.

— Иешоль желает получить его целым, ты меня понял? — сказал он своему помощнику, выворачивая эту руку в запястье.

Леука, у которого на теле выступил холодный пот, кивнул.

«Тебе, значит, легко брать верх над слабыми — такими, как Леука; но возьмешь ли ты верх над Иешолем?»

Шерва на мгновение задумался, потом с отвращением отпустил своего товарища и наклонился к мальчику. У того текла кровь из рассеченной губы, и он шмыгал носом. Мальчик плакал, но не жаловался. Он по-прежнему смотрел на Шерву гневно, и убийца снова улыбнулся — на этот раз иронически.

— Взглядом ты меня не убьешь.

Шерва вынул кусок сыра и вложил его в ладонь мальчику.

— Это на сегодня. Если будешь послушным, завтра получишь в два раза больше.

Мальчик бросил кусок на землю, крикнул:

— Я ничего не хочу от тебя, убийца! — и плюнул в Шерву.

Шерва, искривив рот в злобной гримасе, наклонился к его лицу:

— Я бы мог в любой момент свернуть тебе шею, и ты бы ничего не смог сделать, чтобы мне помешать. Так же, как ничего не смогли сделать твои родители. Помни это.

Мальчик укусил себе губы так, что они побелели.

Шерва схватил его за волосы и сделал это так, чтобы мальчик хорошо усвоил его слова.

— Меня нисколько не трогают ни твое презрение, ни то, что ты говоришь.

Помолчав, он добавил:

— А теперь ты будешь есть, потому что ты мне нужен живым.

Он поднял с земли брошенный сыр и одной рукой засунул его в рот мальчику, а другой сжимал этот рот, пока мальчик не откусил и не проглотил немного. После этого Шерва уже с удовлетворением посмотрел на мальчика, затем передал сыр Леуке и оставил его продолжать кормление.

Все время до конца ужина Шерва смотрел на них. Ему втайне было приятно видеть, как грубо Леука ломает упрямство мальчишки. Страж знал, что это — наслаждение трусов, но не хотел отказывать себе в таком удовольствии. С тех пор как Дубэ сбежала, вся его жизнь как будто стала ничтожной и убогой. Почему он не использовал эту возможность и не убил Иешоля?

«Может быть, ты думаешь, что день, когда ты сможешь дотянуться до Иешоля, не настанет никогда».

Эти слова преследовали его и вызывали бешеную ярость: они показывали ему, чего он стоит: провел всю жизнь убивая, но так и не смог достичь вершины в этом искусстве. И ведь он на самом деле чувствовал себя недостаточно сильным, потому и взялся добровольно за это поручение. Он старался сломить мальчика только для того, чтобы не думать о собственной слабости.