Татьяна Шуран - Матка

— Мы?

— Мы, — уверенно подтвердил Тасманов.

Поколебавшись, Матка кивнула.

— Хорошо. Я верю тебе, — сказала она и подняла взгляд к прозрачному куполу мастерской. В непроницаемой глубине ночного неба каменные глаза различали движение далеких светил — начало зимнего солнцестояния.

— Время? — догадался Тасманов.

— Можно начинать.

По спиралеобразной лестнице, огибавшей алтарь, Тасманов поднялся на каменную площадку. Реагирующие на присутствие человека механизмы зашевелились. Помедлив на последней ступеньке, он обернулся и взглянул на Матку. Она зависла в воздухе неподалеку, нерешительно раскачиваясь из стороны в сторону. Он сам почувствовал, как что-то в его душе неуловимо изменилось, и какой-то отблеск нежности на мгновение мелькнул в его лице — выражение, которого никому не приходилось видеть ни прежде, ни потом.

— Прощай, — мягко сказал он. — На всякий случай.

В ее каменных глазах мелькнуло нечто вроде улыбки.

— До свидания.

Отвернувшись, Тасманов вошел в сферу. Заученным движением он протянул обе руки навстречу длинным спицам, и первые каменные нити прокололи ладони. Машина вздрогнула, поглощая кровь; каменные колеса взвизгнули и начали медленное движение.

Потоки каменных нитей с жужжанием впились в его руки, облепив их черными пластинами наподобие каменных перчаток, по швам которых потянулись кровавые ручьи. Не позволяя себе сосредоточиться на боли, Тасманов поднял руки, и тело, как бинты, начали опоясывать шипастые ленты; жгучие жала вращающихся игл впились со всех сторон. Он задержал дыхание. Колеса машины бежали все быстрее, и рассекаемое громоздкой ажурной массой пространство отзывалось пронзительным скрежетом, но Тасманов уже не различал, посторонний это звон или у него шумит в голове.

Сделав через силу шаг вперед, он почувствовал, как ступни плотно обхватили громоздкие каменные колодки. Причудливые узоры игл мелькали мимо, как черный калейдоскоп. Ему показалось, что у него темнеет в глазах, тяжелый узел шевелящихся каменных нитей затянулся на горле, как ошейник, и он, возможно, забыл бы, что следует делать, если бы непроницаемая маска не появилась прямо перед ним. С трудом подняв руки, которых он почти не чувствовал, Тасманов прижал маску к лицу; в следующее мгновение длинные острия выкололи ему глаза, иглы хлынули в череп и начали пронизывать мозг.

Наблюдая за превращением, Матка поднялась под купол — отчасти от испуга, отчасти от любопытства: сверху было виднее. Сквозь рябившие в машине узоры каменных сетей и мелькавшие, как черные птицы, дуги каркаса она увидела начальные этапы процесса — внедрение нитей в основные нервные узлы. Однако когда Тасманов надел привинчивающуюся к черепу маску, в ходе эксперимента произошли необъяснимые перемены.

Колеса внезапно замедлили вращение, машина остановилась и начала распадаться. Каменные нити потянулись в разные стороны, удаляясь от упавшей на колени человеческой фигуры, и стали исчезать в воздухе. А затем в полу под алтарем возник провал — не разлом на нижний этаж, а пустота, растекавшаяся с оглушительным гулом и скрежетом, как чернильное пятно. Тасманов, пошатнувшись, словно машинально встал на ноги, подошел к краю площадки и, раскинув руки, прыгнул в темноту. Некоторое время бездонный провал шумел и покачивался из стороны в сторону, как смерч, а потом вдруг словно ослепительная молния пронзила его сверху донизу, и он весь буквально закипел сверкающим белым светом. Блеснула еще одна вспышка, и внезапно мастерская обрела свой обычный вид; сферическая машина исчезла, а на алтаре осталась лежать неподвижная мужская фигура.

После того, как Тасманов надел маску, у него случился провал в памяти; в следующий момент он увидел мастерскую словно издалека — темная фигура, покрытая каменными пластинами, лежала на алтаре. В его сознании мелькнуло воспоминание о запредельной боли и ощущении безграничной пустоты, но он почувствовал, что умрет от шока, если сосредоточится на этом, и усилием воли заставил себя отвлечься. Следующей его мыслью была Матка, и он заметил ее, в оцепенении зависшую под куполом, глядя на алтарь.

"Давай быстрее!" — машинально скомандовал он и, хотя не мог говорить, его мысль прозвучала вслух, и Матка услышала.

Она сориентировалась мгновенно. По всей видимости, устрашающий процесс трансформы внушил ей справедливое опасение, что эксперимент в любой момент может прерваться вместе с жизнью Тасманова, а значит, выполнять задуманное надо немедленно.

Сманеврировав на алтарь, она уселась на безжизненную черную фигуру верхом; в следующее мгновение Тасманов почувствовал, как жало вошло в солнечное сплетение, и увидел Матку вблизи — склонившись над ним, она вдруг вскрикнула, словно от боли, и уперлась руками ему в грудь, а потом все исчезло.

Когда Тасманов очнулся, Матки рядом не было; все телесные ощущения вернулись к нему, но их заглушала безумная боль от раны на животе. В плоти не осталось никаких следов каменной нити, но он в забытьи не обратил на это внимания. Он машинально поднялся с алтаря, наощупь отыскал лестницу и, шатаясь, спустился по ступенькам. Кровь из раны лилась, казалось, все более густым потоком, словно какая-то посторонняя сила раздирала его изнутри. Прижав руку к животу, Тасманов понял, что рана разрастается, как опухоль. Сойдя с лестницы, он упал на колени и почувствовал, что не сможет больше сделать ни шага. Кровь полилась из ушей, из носа, изо рта, а потом все тело, как сеть, покрыли тонкие надрезы. Тасманов без сил лег на пол и услышал скрип рвущейся плоти. Взглянув в купол неба, он почувствовал, как распадается на части; потом голова треснула и развалилась на куски.

Тасманов увидел непонятных размеров, но производивший впечатление просторного зал. Неизвестно почему, помещение сразу показалось ему похожим на зеркало. Свод терялся в темноте, и очертания стен тоже расплывались. Часть зала выглядела как бы золотистой, словно освещенной огнем свеч, а часть была синей и сумрачной, словно находилась под ночным небом. В пустоте по центру висело огромное гладкое зеркало, которое ничего не отражало. На темной стороне постоянно мелькали какие-то картины, словно проектор показывал обрывки разных фильмов. На светлой стороне на полу лежала Матка — хотя она выглядела не так, как обычно, Тасманов сразу понял, что это она. Откуда-то издалека доносился голос, вроде как плач ребенка.

Поначалу Тасманов не мог ничего вспомнить, ему казалось, что он провел здесь всю жизнь. Некоторое время он бездумно наблюдал за чередой аляповатых причудливых образов, без видимой системы сменявшихся в глубине темной стороны. Потом его обеспокоило, что Матка лежит, не подавая признаков жизни. В то же мгновение он осознал, что у него больше нет физической оболочки, а перемещения в пространстве заменяет концентрация внимания; следом ему вспомнился последний момент его человеческой жизни — когда распадалось тело, а потом вся предыдущая жизнь, и цель и ход прошедшего эксперимента.