Татьяна Шуран - Матка

— Я не знаю, — пролепетала она, отворачиваясь.

— Ты мне врешь. Я чувствую, что ты догадалась.

Тасманов подождал.

— Ну?..

— Я не помню… — неохотно начала Матка и поежилась. — Это все твои причуды! — пожаловалась она затем. — В общем… кажется… тогда, во время эксперимента. Понимаешь, я ввела зародыш, но не смогла вытащить жало. И оно оторвалось, то есть вместе с маткой. Я больше ничего не помню.

Тасманов мрачно молчал.

— Но, наверное, оно как-то мутировало и… убежало, — робко добавила Матка.

— Почему ты сразу не сказала?

— Ой, это было так неприятно, так страшно, что я сразу забыла…

— Ну кто так рассуждает при эксперименте?! "Неприятно", — передразнил он ее, — сразу надо фиксировать результат, а то потом проявится побочный эффект, и будет куда как неприятнее!

— Да перестань ты! — крикнула Матка, — я тебе не подопытное тело, знаешь, как больно было, тебе отчет написать на двадцати листах?

Тасманов раздраженно вздохнул.

— И что, по-твоему, это все… могло так сильно разрастись?..

Матка насупилась и примолкла.

— Выходит, что могло…

— И та особь под землей, это тоже ты?..

Матка неохотно кивнула.

— Та я, которая здесь, это… я, а та, другая я, это матка.

Объяснение выстраивалось в систему. Хотя оставался вопрос о соотношении функций различных ипостасей Матки, можно было предположить, что со временем взаимодействие устроится.

— Ладно, — задумчиво заключил Тасманов. — Давай все-таки попытаемся ответить на твой первоначальный остроумный вопрос: что случилось. Не хныкать! — одернул он нетерпеливо вздохнувшую Матку. — Значит, мы находимся в каком-то нематериальном, четвертом измерении.

— Причем это измерение и есть ты, благодаря чему здесь можно делать все, что угодно!

— Ну, насчет "что угодно" — не обольщайся… Дальше. Матка оторвалась, разрослась и убежала. Или наоборот: убежала и разрослась… Неважно. Лучшая часть тебя перешла сюда…

— Ну, насчет "лучшей" — это ты погорячился…

— Причем в целом восприятие роя, физической материи и людей у тебя не нарушено.

— А ты теперь воспринимаешь человеческий мир через меня.

— Да.

— Твое физическое тело вместе с человеческими чувствами распалось при эксперименте.

— Его больше не существует, — подтвердил Тасманов. — Остается последний вопрос. Где зародыш?

Тасманову хотелось думать, что эмбрион погиб вместе с его физической оболочкой, — могло же ведь и такое случиться. Но вместо удобного объяснения у него возник вопрос на другую тему.

— Ты мне можешь объяснить, что это за плач все время слышен?..

6. Заповедная Высота

Из книги Чероны-Бели "Открытие памяти":

Я родилась на Заповедной Высоте. Родители нашли меня в комнате, которая возникла там вместе со мной и которую я, пока оставалась на Заповедной Высоте, впоследствии почти не покидала. Это был крошечный пятачок пространства, похожий на кукольный домик — мебель, пухлая, как самовар, и розовые занавески на окнах, выходивших в абсолютную пустоту; видимо, таковы оказались представления отца о подходящей детской. Поскольку я постоянно находилась под воздействием внушения, долгое время я не осознавала, что в отличие от Матки и Заповедной Высоты обладаю физическим телом, и не задумывалась о возможности освободиться из четвертого измерения, спустившись в трехмерный мир.

Первое, что, должно быть, следует сказать о моей жизни, — о привычной остальным людям конфигурации пространства, соответствующих свойствах материи и психики я и не подозревала. О предыдущих занятиях моих родителей — человеческой биографии отца, исходной форме Матки и первоначальной структуре роя я тоже не имела ни малейшего представления и считала само собой разумеющимся, единственно возможным тот порядок, который установился не ранее как с моим рождением. Поэтому, хотя мне остается только догадываться о деталях эксперимента, приведшего к расколу мерности пространства, раздвоению Матки и разным другим причудливым эффектам, я могу предоставить самые подробные сведения о монструозной реальности, которая образовалась в результате.

Заповедная Высота — так я привыкла называть свой дом, подразумевая прежде всего четвертое измерение, в которое превратился мой отец, а не служившее какое-то время мастерской отца одноименное место в земном мире, — представляла собой, насколько я могу судить, материализованный поток фантазмов подсознания. Отцу, как я впоследствии поняла, при человеческой жизни было свойственно стихийное мифопоэтическое мышление, а при эксперименте психическое ядро его личности обрело независимое воплощение.

Материальность Заповедной Высоты состояла из набора сигналов, способных перенастраиваться с трехмерного пространства на нефизическое и обратно, поэтому четвертое измерение также называют "обманным" или "блуждающим". Отец кодировал силовые импульсы с помощью особого языка, звучавшего непосредственно на частоте телесной структуры объекта. Таким образом любая часть Заповедной Высоты могла проявиться в любой точке трехмерного пространства и забрать все, что отец мог так или иначе заметить, а любая фантазия отца (его поток сознания трудно назвать мышлением в собственном смысле слова) превращалась в реальность.

Чтобы передать хотя бы приблизительную информацию о том, в каких условиях я воспитывалась, и подчеркнуть их отличия от жизни в физическом мире, я должна затронуть тему, понимание которой потребует некоторой доли воображения, поскольку никаких аналогий у людей, не испытавших контакта с Заповедной Высотой, нет и теперь уже никогда не будет, а именно — перевод некоторых слов и выражений голоса Заповедной Высоты на человеческий язык.

Здесь приходится оговориться, что ни голос, ни язык не следует представлять, исходя из человеческого опыта. Голос отца не походил на человеческий. Когда он говорил, казалось, что все тайные силы мира говорят одновременно множеством голосов; если он хотел что-либо внушить любому человеку, сопротивление практически исключалось, так как каждый принимал этот непостижимый голос за свои собственные мысли; а если бы человек попытался воспроизвести речь отца, то убедился бы в технической невозможности подобного подражания: ни для слуха, ни для речевого аппарата человека язык Заповедной Высоты не приспособлен, а потому те немногие слова и выражения отца, без которых я не смогу обойтись в своем рассказе, я приведу в упрощенной транскрипции постольку, поскольку они звучали не сами по себе, а в диапазоне слухового восприятия.

Мой отец собственную речь, понятно, никаким специальным словом не называл; я же привыкла обозначать звуковой код обманной материальности по фразе, которую отец часто повторял, — "аэлиш", что буквально значит: "я говорю", или "я велю".