О`Санчес - Одна из стрел парфянских

Оставалось ждать, пока эта облезлая крыса откинет хвост или примерит паралич, либо инсульт.

Дни шли за днями. Старик не выходил на улицу, продукты, (обязательно и каждый день чеснок) и бытовую дребедень носил ему Гобой, причем старик даже платил ему за это из денег, у Гобоя же и отнятых. Он не смотрел телевизор, не читал газет, а только ел, спал, ходил по комнате, неукоснительно натаптывая положенное им для себя количество шагов, а остальное время сидел у окна и глазел на улицу. Что он там высматривал – неизвестно, но старик все смотрел и смотрел, сколько позволяли глаза, тут же в кресле и задремывал. Конечно, это был слабый дозор, а все лучше, чем никакой.

Восемь месяцев прошло, а проклятый дед, оккупировавший такой удобный «потаскушник», все не умирал… Гобой уже подумывал пристрелить его как-нибудь в удобный вечер, когда тот откроет дверь, да откладывал, надеясь на естественный исход событий… Но однажды его прихватили.

Старик не зря высиживал у окна: ему повезло, и он видел, как подъехал фургончик, с надписью «Булочки от Ежова», как невзрачные мужики в темных плащах и полумасках зашли, а потом вышли, под руки и за волосы волоча обмякшего от ужаса Гобоя, как два олла из дознавателей жезлами сканировали окрестности. Но старик даже в туалете старался не выпускать из рук открытый меч и тот надежно экранировал ауру старика, собственную магическую сущность, остатки заклятий, если вдруг Гобой не вычистил квартиру как следует, и вообще все связанное с колдовством и маной – в радиусе трех метров. Первый меч, оставленный сатанисту Ассаселу, был гораздо мощнее, экранировал на полной зарядке до восьми метров и мог подпитываться маной даже от мертвых тел. Этот, созданный Громом второпях и кустарно, был чуть послабже и запитывался только от живых теплокровных организмов. Но зато старику в свое время удалось сделать гениальное усовершенствование: из убитых им оллов меч высасывал не только их собственную энергию, но и подчистую втягивал и перерабатывал запас так называемой наложенной маны, которой наделялись оллы для выполнения положенных им обязанностей – из магов, воинов, жрецов, метеорологов – меч все жрал, все легко усваивал и был необычайно экономичным. Пролежал в тайнике семь десятков лет без подпитки, он еще оставался заряженным более, чем на половину. И вновь подкатила опасность: Сашку допросят с пристрастием, а значит – надо бежать с насиженного места. Стемнело и ждать больше нельзя.

Старик открыл картонную коробку, доверху наполненную истолченным в сухую пыль чесноком, и принялся ходить по квартире, густо посыпая все пахучей субстанцией: ни один сканер не сумеет воссоздать хоть сколько-нибудь четкий фантом владельца и структуру его личной ауры. После этого он закупорил пробкой слив в ванной, отвинтил на полную мощность воду, сорвал со стены и поджег несколько плакатов, смятых в единый неплотный ком, подхватил на плечо котомку с уложенными вещами и поковылял к двери. Пока еще Гобой расколется, а пожарные к тому времени затопчут, зальют и загадят все, что возможно…

– …Что? Еще один меч? Взяли этого старика? А меч? Почему? Лара, ракетой туда, языком вылизывай, но дай мне результат, кожу сдеру! Так, да, у вас говорится?

– «Шкуру спущу», что примерно одно и то же, мой генерал. Ну, так я поехала, да? – Лара давно уже привыкла к пустым угрозам. Пустым, потому что она сама и все вокруг, вплоть до Императора, знали: Лара люта на работу, делает ее лучше всех, в погонялках не нуждается и по-прежнему единственная и незаменимая фаворитка Его Превосходительства.

– Связников понадежнее возьми, чтобы я был постоянно в курсе… Стой, мою связь возьми, твои телепаты дерьмовые. При этих словах один из оллов, личный связной генерала, выбежал из кабинета, организовывать специальный экранированный электромобил, его альтер-его, перципиент, остался в кабинете, готовиться к приемке сообщений.

Лара превзошла саму себя: весь чеснок был выбран до последней крошки, вся гарь была по миллиметру вычищена, опрошены жители всех близлежащих улиц… Старик с мечом как в воду канул. В квартиру закачали столько маны, что ее хватило бы на большую дворцовую литургию, у реавизоров-оллов шла кровь носом и ушами, результат – неясная тень, ни лица, ни характерных особенностей тела. Оставалось полагаться на показания тех, кто видел старика.

Кроме Гобоя – несколько человек издалека и мельком. Не было сомнений, что это тот самый, с улицы Королевы. Следовало истратить все запасы министерства, города и государственного резерва, залезть в НЗ Его Святейшества, но немедленно накрыть специальным «комендантским» колпаком весь город, до тех пор, пока все до единого жители – младенцы, калеки, старики, полицейские, беременные женщины и имбицилы – все до единого, включая оллов, будут индивидуально досмотрены и просканированы на предмет идентификации, локализации и поимки фигуранта № 0(как его по наитию назвала в свое время Лара). Да, следовало бы именно так и сделать, это Лара очень хорошо поняла через годы, задним умом; а сейчас были просто предприняты экстраординарные меры городского масштаба: начисто перекрыты границы района, три сплошных облавы с интервалом в шесть часов в том же районе, усиление в пределах города, патрули по границам городской черты. Множество побочных результатов в укор местной полиции – и никаких следов загадочного старика. Ну, как загадочного… Кое-что Лара откопала в древних архивах, но до конкретного и осязаемого знания было очень еще далеко, а генерал не любит пустых предположений. Работа должна быть… хорошо сделана, фундаментально.

Весна, вслед за остальными временами года, как обычно, вносила свой вклад: ветрами, слякотью, грязью и переменными заморозками продолжала перемалывать город, когда-то гордившийся своей опрятностью и холодной красотой. Центральные улицы и проспекты хранили все признаки цивилизованного, но чуть подальше – за Обводным, за островами, на Голодае, на Гражданке – мрак, нищета, закон зверя, бесконтрольность, подтверждающие олловский тезис об изначальной неполноценности человека, как субъекта цивилизации.

И снова старик просил милостыню, взирая на прохожих накладными бельмами из под очков. Ночевал он в руинах Петропавловки, в притонах, где можно было обогреться, обсохнуть и поспать в тепле, либо в тоннелях Горьковской подземки, но там условия похуже; а побирался здесь же, на Петроградской стороне, в районе улицы Широкой. Разные бывали заработки: случались абсолютно пустые дни, бывало и по десять рублей перепадало, половину из них старик отдавал «за защиту» нищему-рулящему. Сам он предполагал пересидеть, с месяцок, облавы и обыски, осмотреться, да и двигать от греха подале, в провинцию, но ноги все еще плохо носили его, а люди рассказывали об олловских патрулях, которые совсем озверели в последнее время и «бошки секут» еще до начала допросов. Так день за днем, месяц за месяцем, а два года – с плеч долой. Итого четыре с лишком, умножить на акселерацию – лет десять-одиннадцать получалось. Руки все еще тряслись, но пальцы сгибались и разгибались – не в пример прежнему, старик и слышать стал получше, и дыхания ему хватало, чтобы вполне бодро доковылять от «крытых кибальчичей» до Сытного, а вечером обратно. Окрестные маргиналы любили деда за незлобивый нрав, за то, что он орудует «с применением технических средств», хотя на такую старость ему и без «бельмов» жертвовать не перестали бы, за терпение и интерес к чужим «исповедям», за безобидность, в конце-концов – сейчас любой любому исподтишка нагадит, ограбит и заложит напоследок, а дед – нет, он еще по старым понятиям живал, да и зубов уже нет у него – кусать кого-либо…