Наталия Некрасова - Мстящие бесстрастно

И учили мы старый язык, и писали по образцу школ кемэ и таллу, гхавер и ханаль, учились слагать стихи в различной манере и играть на разных инструментах — от пастушьей флейты до двенадцатиструного алая и тунга, изучали пляски простонародья и утонченные танцы аристократии. Наставник Аггваль, как сами понимаете, близкий родич Агваммы, обучал нас высокому и одновременно презренному искусству лицедейства. Помню, как мы ставили действо великого Этамха-раи махта "Найаль-акха-Тунгвари". Было это в великий праздник бога Анхаса-бари. Праздник на сей раз устраивал наш роан, и это было знаком великого богатства, почета и чести рода, и все славили клан Таруш. Нет смысла говорить, какая роль досталась мне. Конечно же, Найаль. На меня надели сиреневое платье, шитое золотом, напихали за пазуху тряпок, чтобы грудь была, размалевали физиономию, нацепили кучу золотых украшений куда только можно было, на голову надели огромный венец из золота и драгоценных цветных перьев. Мои однокашники со смеху чуть не померли. Правда, когда Кайаля, дубину долговязую, нарядили в вычурный старинный воинский доспех, мы ржали так, что у меня аж брюшина разболелась. Ладно, хиханьки да хаханьки, а представление нам предстояло нешуточное. Эсо и в этом должен уметь соблюсти честь клана. Агвамма обещал выдрать, если что не так.

Действо давалось в храме Анхаса, повелителя огня. Сначала было шествие по улицам, с музыкой, воплями, цветами и огнями, потом хозяйки разнесли по домам горящие угли с жертвенного костра, на котором сожгли сто заколотых быков. Благословенный огонь зажжет сегодня очаги и принесет счастье и изобили в дома, отгонит злобных диккахов. На площади кружились в ритуальной пляске танцоры эмиккан, изображая битву Анхаса-бари с Шуммакашем. Грохотали барабаны, завывали трубы и пищали флейты, звенели бубенцы, храмовые танцовщицы вели канву танца, по которой золотой вышивкой ложились фигуры главных танцоров. Кругом толпился народ. Были и чужаки. В Араугуде полно чужого народу — купцы, моряки, воины. Тут даже храмы для приезжих стоят. Ильветтар и таргерайин поклоняются своему Осеняющему, таргаринцы, как и мы, имеют кучу богов, мне их потому понимать легче. Тут были все. Я знаю, что они друг с другом не ладят, но попробуй они тут разбираться друг с другом! Сразу в тюрьму сядут. А стены в крепости толстые, подвалы глубокие. Правда, это теперь я знаю, каково в крепости…

Сам хин-баринах посетил наше празднество. Как же иначе! Попробуй, не почти роана Таруш! Тут были и знатные светловолосые северяне, и темные, почти как мы, имтеранцы, и прочие гости — весь мир. Слуги разносили изысканные угощения, ароматный дым курильниц сизоватой вуалью тянулся к резному расписному потолку. И все смотрели на нас. А мы разыгрывали красивую и трогательную историю двух влюбленных из враждующих кланов, которые после долгих страданий, наконец, соединились и примирили своих родичей. Никогда в жизни мне не бывало страшнее. Или правду говорят, что нет для эсо хуже, чем быть на всеобщем обозрении? Не знаю. Сейчас я уже на все почти смотрю по-другому. Одно помню — после представления нас просто осыпали похвалами и подарками, а хин-баринах сказал про меня:

— Какая прелестная девушка!

Роан лишь слегка улыбнулся.

На следующий день эту "прелестную девушку" Агвамма гонял, как святой Умаль-архуш диккахов. Мне кажется теперь, что он просто давал мне очередной урок — никогда не задирать носа.

— Дубина корявая! Не жестко, не жестко! Я сказал — принимай на наруч вскользь, вскользь! Без руки остаться хочешь? Да двигайся же ты, двигайся! При твоем плюгавом телосложении тебя же соплей перешибить можно, не то что мечом! Прыгай! Прыгай! Еще прыгай! Так. Никуда не годится.

Мне хотелось разреветься и укусить Агвамму куда-нибудь в очень больное место. Но этот грузноватый старик мог дать фору и не таким, как я. Мне казалось — нет никого меня увертливее и ловчее, а этот старый осьминог разделал меня как слепого щенка! Когда дыхание мое успокоилось, он безжалостно поднял меня, чуть ли не пинком.

— Вставай! Бери меч. Сбивай. Сбивай, я сказал, а не в сторону отодвигай! Нет. Еще раз. Вот, вот, уже ближе к истине. Сбивай! Чтоб тебя диккахи задрали! Шуммакаш тебя побери! Да резче, не гладь, бей! Бей, я сказал! Двигайся! Плечами помогай, с разворотом, так, так!

Когда у меня совсем не осталось сил, он принялся за Кайаля. Кайаль явно обещал стать лучшим из нас. Он был во всем в меру. В меру силен, в меру красив, в меру высок. Может, мне книжное учение и давалось легче, зато у него оно оседало в голове основательнее. А уж в бою с мечом, да еще и со щитом мне было с ним не справиться при всей моей ловкости. От других, более тяжелых, можно было убегать, но Кайаль был до невозможности вынослив. Но сейчас влетело и ему. Агвамма был просто неутомим. Может, кутры недопил или осьминог невкусный попался, но с виду он был зол чрезвычайно. Бедный Кайаль прыгал как козел, пока Агвамма плотоядно, с хыканьем бил ему по ногам. Затем заставлял его без оружия, в одних наручах отбивать всяческие удары — хоть мы и знали, что старик остановит удар в любой момент или успеет повернуть клинок так, чтобы досталось плашмя, но все равно лупил он часто и увесисто. Загоняв Кайаля, снова взялся за меня. Понятно — мы были героями вчерашнего вечера. Надо было утереть нам нос.

И вот я снова тупо отрабатываю приемы, снова мне кажется, что я никуда не гожусь, но тут Агвамма в самый нужный момент хвалит, и вновь душа моя воспаряет. Все-таки какой же он умелый учитель, этот Агвамма!

— Ну что ты тыркаешься? Ну достань, достань меня! Я враг: убей меня! Убей! Не все в спину бить, подонок наемный! А лицом к лицу не хочешь? — ощутимый удар по лбу. Я просто чувствую, как там вырастает изрядная шишка. Во мне медленно начала закипать злость. Ну, я покажу тебе сейчас, каракатица тухлая! Еще раз по носу. Ярость застилает мне глаза.

— Вот так и нарываются на меч. Бешеный бык дороги не видит. У тебя же глаза мутные от злости, ты же не можешь уследить за мной! Ну куда, куда ты смотришь!

И тут у меня в голове просветлело. Словно холодной водой окатили, аж пар пошел. И через несколько минут Агвамма массировал шишку на скуле.

— Попался, — удивленно вымолвил он. — Попался, старый дурень! Ну, молодчина, так и надо! Противник зарвался, уже думает, что победил, а ты его тут и ткни, когда он крылья-то распустил… Что же, за это похвалю. И еще похвалю за злость. Она должна быть холодной, все запомните. А вот за то, что учителю в глаз, да еще плашмя по заднице — накажу. Нельзя бить учителя, ежели он только сам не позволит. Нельзя унижать человека ударом плашмя, тем более по заднице. Да и меча не позорь. Так что, снимай штаны, драть буду.

Честно скажу, после этого урока мне стал как-то понятен и любезен имтеранский обычай возлежать за столом, а не сидеть.