Лиланд Модезитт - Башни Заката

— Вызови Гайретиса.

— Ну у тебя и шуточки.

— Вызови Гайретиса, не то…

— Драгоценнейшая, да ты никак мне угрожаешь?

— И не думаю. Я могу просто вернуть этому малому его меч и больше ни во что не вмешиваться.

— А что, это создаст затруднения?

— Вы, Черные, умеете защищаться только от других магов, — усмехается Харлаан.

— Ты не совсем прав, приятель. Не хочешь ли отрастить еще одну бородку… прямо из глаз?

Молодой страж сглатывает.

— Гак ты вызовешь Гайретиса?

— А могу я осведомиться, по какой причине?

— Это запросто. Нелицензированная черная магия, ношение холодной стали и меч — клинок Западного Оплота.

С каждым словом Черный маг присматривается к Креслину все внимательнее, и юноша чувствует пальцы, ворошащие его мысли.

— Тебе страшно повезло, Сайриенна, паренек недостаточно обучен. При том, что силы в нем хватит па троих Черных. К сожалению для него.

Креслин непроизвольно хмурится. О какой Черной силе может идти речь? Неужто всего-навсего об умении касаться ветров? Или о смехотворной способности воссоздать яблоко из сидра? Чему тут можно завидовать, чего опасаться?

— Так где Гайретис?

— Уведомлен.

Человек в черном криво усмехается. У Креслина тяжелеют веки, хочется зевнуть, по колени подгибаются, и ему едва удается не рухнуть на пол. В последний момент юноша мысленно вскидывает руку, силясь защититься от навязываемого сна, но… пол оказывается бездонным и черным.

— Ты уверена, что он тот самый? — спрашивает Высший Маг.

— Да много ли иных, кому такое под силу? Орудовать клинками и искривлять ветры?

— Так что бы его попросту не прикончить?

Все эти вопросы, один за другим, возникают у одетых в белое людей, кружащих над столом, точно стервятники над падалью.

— Нам известно, что он — если это и вправду он — имеет жизненную связь с тираном Сарроннина. Умри он — и что случится?

— Оборвется нить, вот и все.

— И? — стоит на своем тощий малый в белом.

— Тиран узнает, что он покойник. И что дальше?

— И тиран, и маршал предполагают, что он в Фэрхэвене.

— Тебя беспокоят две женщины по ту сторону Закатных Отрогов?

— Кто меня беспокоит, так это два единственных оставшихся в Кандаре правителя, располагающие боеспособными армиями. Я прекрасно помню, что случилось с силами вторжения, которые ты столь деятельно поддерживал, Хартор. К тому же тиран доводится по консорству кузиной герцогу Монтгрена.

— О…

— Вот именно. Если со временем этому юноше суждено лишиться сил и умереть, то… — он пожимает плечами. — Но в любом случае это лучше, чем наносить оскорбление маршалу или Риессе, особенно если в том нет необходимости.

— Я подготовлю темницу, — предлагает Хартор. В ответ слышится тяжкий вздох.

— Ты хоть о чем-то думаешь, а? Если линии его жизни окажутся сведены в одно место, это будет верным указанием. Задача — скрыть его местонахождение от маршала и тирана; до поры никто не должен знать, в чьих он руках. А там со временем мы сможем широко распространить слухи о жестоких западных дикарках, которые, следуя своей варварской природе, довели бедного юношу до смерти. Такая молва будет нам на руку.

— Но ведь именно мы…

— А кто узнает? Мы ведь не обязаны во всем руководствоваться соображениями Черного Ордена.

Человек в ослепительно белом облачении улыбается, хотя эту гримасу трудно назвать улыбкой.

— Черным такое не понравится, Дженред.

— А им незачем об этом знать. А хоть и догадаются, как они смогут хоть что-нибудь доказать?

— Понял. Как насчет дорожно-строительного лагеря?

— Превосходное предложение, лишь с одним дополнением. Он не должен знать, кем является.

— А если Белая Тьма перестанет действовать?

— Примерно на год ее хватит. А за это время…

Стоящие вокруг стола люди в белом глубокомысленно кивают. Все, кроме одного, — кивает, правда, и он, но его лицо лишено какого-либо выражения.

Рыжеволосая женщина встает и, шатаясь, утирает со лба пот.

— Ублюдок! Почему он не заботится о себе? Почему? Проклятая лихорадка, проклятая головная боль! Что они с ним сделали?

Не в силах сфокусировать взор, она снова оседает на деревянный стул, привинченный к полу напротив письменного стола. Ее пальцы впиваются в подлокотники, вырезанные в виде резвящихся дельфинов. Белые шрамы, все еще воспаленные шрамы на запястьях, горят почти так же, как раньше, когда ей приходилось носить браслеты из холодного железа.

— Сестра… — подавив речи, рвущиеся из глубины души, она бросает взгляд на полку над узкой корабельной койкой, где лежит белый кожаный футляр с зеркалом внутри. Левая рука непроизвольно поднимается, но тут же падает обратно на подлокотник.

И виной тому не качка. Ветры немилосердно треплют каботажное судно, идущее к северному побережью Слиго, в Тайхэвен, однако эту пассажирку морская болезнь не донимает. В отличие от лихорадки, терзающей ее тело, и мыслей, терзающих душу.

Обе руки вновь судорожно вцепляются в дерево, по пальцам пробегает дрожь.

— Сестра, ты заслуживаешь всех мук преисподней! — женщина обессиленно откидывается па стуле. Стоит ей закрыть глаза — и перед ними встает виденная в зеркале клубящаяся белизна. Она блокирует любые попытки восстановить прерванную жизненную связь.

— Будь проклята тьма… и он… и она! — срываются слова с растрескавшихся губ. — Будь все проклято!

Резкий, лишенный ритма лязг молотов о зубила наполняет утренние сумерки, окутывающие каньон.

Человек с серебряными волосами бредет мимо глубоких расселин, разделяющих заготовки монолитных блоков — каменных кубов со стороной в тридцать локтей. Поднимаясь к разгрузочной площадке, он наклоняется вперед, чтобы сбалансировать вес камней в корзине, не обращая внимания на привычную боль от парусиновых лямок, врезающихся в тело.

Перед ним расстилается новый искусственный каньон, открывающийся на восток, — острый как нож разрез в горном массиве. Дно этого разреза уже начинает покрывать плотно пригнанное мощение дороги. Дорога — так ему, кажется, говорили, — не отклоняясь в сторону и на палец, ведет из Фэрхэвена прямо к тому месту, где он стоит. Позади него, примерно в четырехстах локтях от деревянной разгрузочной площадки, вздымается каменная стена. Деревья, трава и мягкая почва над каменным основанием были удалены, отчего в каньоне много пыли. Она то и дело забивается рабочим в глаза или вынуждает их кашлять.

На полпути между разгрузочной платформой и горой, стоящей по курсу продвижения дороги, видны две фигуры. Сапоги, туника, брюки — все белое.

С наработанной ловкостью юноша поворачивается, выскальзывая из лямок и освобождаясь от ноши, и отступает в сторону, чтобы дождаться пустой корзины.