Сергей Алексеев - Очаровательная блудница

Слово «экология» тогда только-только стало появляться в лексиконе тех, кто был по роду деятельности прочно привязан к природе, в частности среди геологов…

Тогда и вспомнили, что вдоль Карагача когда-то был зимник, по которому на быках вывозили сотни тысяч кубометров леса. Неужели при мощной тракторной технике не затащить в верховья драги, представляющие собой тот же плавучий земснаряд, смонтированный на понтоне? Почти заросшую дорогу отыскали, несколько расширили, кое-где срыли бульдозерами крутые спуски и, когда болота промерзли, а на многочисленных притоках Карагача встал прочный лед, драгу втащили на специальные сани и тихим ходом, без всяких приключении дотянули до заветных россыпей.

Проснулся Стас от того же громкого щебетанья ласточек, под которое заснул, и еще от яркого света солнца, встающего над свежей вырубкой. Лучи простреливали редкий кедровник на опушке и зеленовато-желтыми текучими пятнами плавили палаточный брезент. Он открыл глаза и тотчас зажмурился, ослепленный. И не увидел, а почувствовал руку Жени, безвольно лежащую на его бороде. Это был неожиданный знак полного доверия! Вероятно, еще с вечера, когда Рассохин уснул, ей захотелось прикоснуться к нему, а может, разбудить и что-то сказать. Она перевернулась на бок вместе со спальником, так что он щекой чувствовал тепло ее дыхания. И надо же, какая досада — спал так крепко после ночных бдений, что не услышал, не ощутил, хотя борода — штука чувствительная, а дыхание женщины — будоражащее.

А возможно, отроковица просыпалась уже засветло, и ей захотелось потрогать бороду. Запустила пальцы и уснула…

Опасаясь разбудить, он взял захолодевшую с тыльной стороны ладонь и только повернулся, как Женя отдернула руку и открыла глаза.

— Что?..

— Утро, — сказал Рассохин.

Мимолетный испуг в тот же миг растаял, расплавился вместе с текучим пятном солнца на ее лице.

— А я не выспалась, — хрипловато проронила она сонным голосом. — Нам пора вставать?

Это слово «нам» было самым добрым утренним знаком, и заспанные, пригашенные чувства враз обострились. Он прислушался на сей раз к тому, иному яркому пространству, что было за стенками палатки. Но пение ласточек предвещало покой и блаженство.

Женя слышала и чувствовала то же самое.

Сквозь птичьи голоса Стас услышал далекий рокот тракторов: звонкое, по-утреннему гулкое весеннее пространство доносило самые далекие звуки. Показалось даже, где-то токует глухарь — дробный раскат костяного щелканья…

— Надо вставать, — обреченно вымолвил он. — Труба зовет…

— Так не хочется! — почему-то восхищенно отозвалась Женя и тоже села вместе со спальником. — Сейчас начну чихать! Только не бойся, я чихаю очень громко.

И в самом деле чихнула так, что, казалось, хлопнули стенки палатки. Он нарочито заткнул уши.

— Богатырский чих!

— Прости, — повинилась она, выпрастывая руки. — Контраст температур…

И — еще раз громко и раскатисто, одновременно шаря рукой в поисках платочка. Нашла, прикрыла свой греческий нос.

— Будь здорова! — вспомнил Стас.

— Ой, спаси…

И опять, от души, со вкусом, не сдерживая голоса! В этот миг спальник свалился с плеч Жени, и Рассохин, узрев ее обнаженной до пояса, только сейчас, тугодум, сообразил, что отроковица всю ночь спала без одежды, сразу после купания забравшись в белый вкладыш.

Это запоздалое открытие смутило и вдохновило его одновременно. Подавляя в себе вороватое желание рассматривать и все же не в силах отвести глаз от тугой и манящей груди с коричневыми кружочками сосков, он приподнял вкладыш, закутал плечи практикантки и сверху накинул спальник.

— Замерзнешь, — вымолвил немеющими губами.

— Нет, — ожидая чиха, бросила Женя. — Сейчас… Выровняется температура… И пройдет.

Она и в самом деле чихнула еще трижды и рассмеялась.

— Вот и все! Обязательный утренний моцион… Ты сильно напугался?

И ничуть не стеснялась своей голой груди — напротив, показалось, заманивала, предлагала прикоснуться, и рука его была всего в трех сантиметрах…

— До сих пор дрожу, — и в самом деле подрагивая, вымолвил он. — Бульдозеристы тоже кричали тебе — будь здорова.

— Смеешься над бедной девушкой!.. Дома я встаю, и сразу под холодный душ. И не чихаю…

У нее еще свербило в носу и в глазах стояли слезы. Повинуясь внутреннему движению, Рассохин вытер их пальцами и неожиданно для себя поцеловал ее нос.

— Больше не будешь.

Она вдруг доверчиво уткнулась ему в плечо, и запах, исходящий от нее, на миг покачнул реальность. Рассохин так стиснул руками узкие плечи, что отчетливо услышал хруст.

— Сломаешь… — пощекотала губами ключицу. — Выйди, я оденусь…

Стас выпустил ее, по-медвежьи, на четвереньках, выполз из палатки и только здесь вдохнул первый раз. Низкое солнце плавило стволы кедров, и уже с утра было тепло, бежали ручьи и гомонили ласточки, сидя парами за неимением проводов на сухой березе. Урчанье тракторов, скрежет бульдозерных лопат и хлопанье траков стало слышнее, хотя до пробного участка по прямой было километра три. Он сунул ноги в резиновые сапоги, побежал вниз к разливам и, счастливый, чуть только не скворчал по-птичьи, сдерживая рвущийся наружу восторг. Умыл лицо ледяной водой, но этого показалось мало, чтобы остудить жар, — сорвал майку и поплескал себе на торс, растерся полотенцем. И с радостью вспомнил, что впереди еще целых два дня и две ночи — бесконечный срок, пока они будут одни на этом диком берегу речки его имени!

Но в следующий миг ему словно под коленки ударили: заявление наверняка подписано, и быть ему здесь оставалось всего одиннадцать суток…

Подавленный этой мыслью Рассохин присел возле кострища и принялся разводить огонь. Женя вышла наконец-то из палатки какая-то легкая и тонкая, возможно, из-за спортивного, обтягивающего фигуру костюма, махнула ему рукой, засмеялась и побежала умываться. А он вслух подумал:

— Я уеду — она останется…

Потом посидел, глядя в огонь, и опять вслух подумал:

— Что за глупости? Возьму и останусь.

Он закурил трубку, включил приемник, отвлечься хотел — передавали утреннюю гимнастику. Отроковица вернулась с разлива и сразу заметила его состояние.

— Что-то молодец не весел, — и засмеялась дразняще, отчего Стасу стало еще горше. — Отдай сейчас же мои вещи.

— Какие веши? — спросил он.

— Кончай дурачиться, отдай. Он у меня единственный.

— Кто?

— Купальник. На растяжке висел… Ну, хочешь, осенью тебе подарю?

Он вскочил, огляделся.

— Я не брал… Женя, я не брал!

— Куда же он делся? — Отроковица подошла к палатке. — Здесь был, все обыскала…

— От палатки не отходи! — уже на бегу крикнул он.