Сергей Алексеев - Очаровательная блудница

Десантник все равно не поверил, достал радиостанцию «Комарик» — ту самую, с которой Гагарин в космос летал, всегдашнюю мечту геологов, и, связавшись с бортом самолета, спросил, кто такой Рассохин. Ему ответили, и тоже, видимо, с помощью понятных выражений, после чего вояки опустили автоматы.

— А мы тебя выпасли, — промолвил потом он разочарованно. — Смотрим, борода, вроде похож…

Стас сел на торфяник, сразу же промочил брюки, но вставать не хотелось.

Парашютистами оказались вовсе не военные, а те же милиционеры, специально обученные ловить беглых заключенных. Посовещавшись, они пошли снимать купола, зависшие на мелком сосняке за гривой. А Рассохин, уже привыкший извлекать надежду из всего — может быть, обманчивую, призрачную, вдруг подумал, что сегодняшнее представление с десантированием и захватом может завтра сослужить службу: погорельцы, что сидели сейчас в своих норах, успокоятся и через сутки-двое вылезут на свет божий. Поэтому надо убраться отсюда поскорее и увести с собой десантуру. Однако эти здоровые парни пешком идти отказались, а достали топорики и принялись расширять прогал на болотине, готовить площадку для приема вертолета.

— Тебе не кажется, — вдруг сказал один, — что студентка сама сбежала? Говорят, вы какой-то клад нашли… Она же с кладом этим пропала?

Рассохин даже объяснять ничего не захотел, молча встал и пошел обратным маршрутом к залому. Но по дороге эти его слова, как искры, подпалили сомнения, когда он вспомнил детали их последнего с Женей разговора, вызвавшего смятение чувств. Сейчас, словно протрезвев, он неожиданно осознал, что она играла с ним, вернее, пытала, бросая то в огонь, то в воду, и это доставляло ей удовольствие. Она умышленно рассказала ему о своем бывшем муже, и с такими подробностями их отношений, что он вскипел от злости и ревности. И тогда отроковица как-то незаметно погасила пламя, призналась, что ненавидит всю свою прошлую жизнь, свой Питер, с которым связано все самое мерзкое и подлое, от погоды до проспектов, на которых нет деревьев, травы, цветов, поэтому люди насыщаются энергией камня, асфальта и металла. Ее муж был человеком известным, мастером спорта по пулевой стрельбе международного класса, много ездил по миру, привозил медали, призы, но никогда не брал ее с собой, хотя возможностей было предостаточно. Причина однажды раскрылась: у него была любовница, врач команды, которая родила ему сына. То есть он одновременно жил в двух семьях, и это продолжалось еще несколько лет даже после того, когда Женя узнала правду. Муж и в самом деле любил ее, несколько раз уходил к сопернице, возвращался, пока ей это не надоело. Женя работала фотографом на «Ленфильме», мечтала сниматься в кино, однако режиссеры видели в ней только женщину и предлагали войти в актерский мир «на спине».

И вот однажды она ощутила отвратительность, неприемлемость этой циничной, с извечным поиском сладострастия жизни и решила круто все изменить.

Она ушла со студии и поступила в Горный институт, и теперь осталось лишь защитить диплом, чтобы потом взять дочку и навсегда покинуть презренный город на гиблых болотах.

Еще призналась, что всю жизнь ждет своего единственного мужчину, ищет его и сюда, на Карагач, попросилась сама, потому что название понравилось, уловила в нем некую мистику, предопределенность и подумала — суженый здесь и она непременно узнает, как только он возникнет перед ее взором.

И только ворохнулась надежда, что сейчас отроковица скажет — мол, вот и нашла, этот мой мужчина — ты, но Женя принялась описывать своего будущего избранника, и Стас понял, что никак под это описание не подходит, хотя бы по возрасту…

А потом так же внезапно поманила тайным местечком, куда уйдут вдвоем, где поставят палатку, и — наперекор судьбе. И в этот миг более всего походила на богиню Афродиту…

Могла же она, увидев погорельца, некого таежного молодца, возникшего перед взором, узнать в нем суженого? И сбежать с ним добровольно… Эта дикая, невероятная версия встала в воображении Рассохина как залом, собирающий весь мусор, снесенный с берегов половодьем.

Уже поздним вечером, когда Стас вернулся на речку, он увидел костер на противоположном яру и еще одну лодку.

— Рассоха, давай сюда! — крикнул ему Репнин. — Где тебя ночами носит?

Они сидели вдвоем с Гузем и пили водку, нарушая сухой закон, объявлявшийся с началом полевого сезона. Наверное, обмывали передачу первого участка месторождения прииску…

— Ну и что? — выжидательно спросил начальник партии, наливая ему в кружку.

Мета, поставленная отроковицей под глаз Репы, стала желто-зеленой.

Стас не хотел ничего обсуждать, тем более делиться своими предположениями. Молча выпил водку, снял сапог и вылил воду.

— Что решил-то? — поторопил Гузь.

— Буду искать…

Они переглянулись с Репой, и тот пожал плечами.

— Извини, но мне придется забрать у тебя моторку.

— Забирай…

— Не дури, Рассоха, — попытался урезонить его Гусь. — За поиски взялись профессионалы, эмвэдэ и кагэбэ. Своими методами… Накроют этих погорельцев… медным тазом. Нам приказано не отвлекаться.

Рассохин сел к костру, от мокрой одежды повалил пар.

— Не отвлекайтесь. А я буду искать.

Репа готов был выдать речь, скорее всего нравоучительную, однако глянул на него и промолчал.

— Револьвер сдай, — жестко заявил начальник партии. — И секретные документы. Ты уволен, а уволенному не положено.

Секретными документами были карты-двухверстки с артиллерийской сеткой. Стас выдернул из полевой сумки наган, два листа карт и кинул все под ноги Гусю.

Потом отправил туда же и бесполезную теперь сумку.

Распятый камуфляж Галицына был неким символическим, угрожающим знаком всем, кто ступит на этот берег. Пока было чучело, но от него исходила чужая, зловещая воля и решимость.

Однако настоящее распятие они обнаружили спустя полчаса, когда звериный рев повторился, и как показалось, чуть ближе. Сын пленного фашиста передернул затвор автомата и крадучись двинулся на звук. Рассохин хоть и был безоружен, однако пошел следом: впереди стояла стена стволов могучих сосен, видимость полтора десятка шагов, не более, и зверь, если это был он, мог выскочить внезапно. Так они прошли метров двести, прежде чем вновь услышали хриплое, утробное ворчание и глухой стук, теперь несколько правее. Гохман в тот час изменил направление и сделал знак — осторожнее. Это мог быть медведь, кормящийся на муравьиных кучах, которые встречались здесь довольно часто, весенний бор был гулким, как храм, и усиливал все звуки.

Вдруг участковый вскинул автомат и стал выглядывать что-то из-за дерева. Замер на мгновение, расслабился и ругнулся.