Сергей Алексеев - Очаровательная блудница

— Двоих не увезу! — закричал Гохман. — Со мной же еще Рассохин!

— Может, в областное УВД позвонить? — спросил Стас. — Здесь без ОМОНа не обойтись.

Тот замахал руками:

— Ты что? Меня с дерьмом съедят! Конечно, что мы с опером сделаем, если их целая банда? И еще вооруженные!.. Доложу начальнику, пусть сам…

На палатке, как на носилках, они спустили моториста к лодке и там уложили на пол, подогнув колени — от транца [31] Транец — плоский срез кормы шлюпки, яхты или другого судна. до носовой банки во весь рост не входил. Гохман сел было за румпель, но призадумался.

— На Красной Прорве оставлять тебя опасно, — вдруг заявил он. — Могут сюда нагрянуть. Что у них на уме?

— Ничего, я спрячусь!

— Пожалуй, оставлю на другом острове. Там опасный прижим, его стороной объезжают. Искать не станут, и вся река как на ладони. Садись!

Рассохин погрузил свои вещи и забрался в лодку, встав на колени рядом со Скуратенко. Участковый выехал через озера и протоки на Карагач, а там повернул против течения. Через два поворота по правому берегу показалась новая сора, которой прежде здесь не было: большую часть залома вынесло в пойму и на прижиме усадило на береговой вал, а потом еще замыло песком. Получился деревянный остров, больше похожий на разрушенную крепость, которая прежде всего защищала от размыва пойменный берег — иначе бы река давно образовала в этом месте прорву.

Гохман причалил, опасно лавируя между коряг в бурной воде.

— Только сиди тихо, не высовывайся, — предупредил он. — И слушай. Загудит мотор — костер туши. Автомат оставить не могу. Очень хочется до пенсии доработать.

Оставил на берегу канистры с бензином, свой рюкзак, чтоб максимально облегчить и так легкую посудинку, подумал и выбросил на берег резиновую лодку в чехле.

— На всякий пожарный. Спустишься вниз, если что. А то скажут — оставил ученого в опасности, без плавсредства, как Робинзона…

— Мотора не жалей, гони, — посоветовал Рассохин.

— Завтра к обеду вернусь! Если ОМОН дадут, значит и вертолет будет!..

Дернул ручку стартера, ткнул передачу и, развернувшись на одном месте, умчался, едва касаясь воды, — солнце уже висело над горизонтом и садилось в тучу, что говорило о смене погоды.

Стас поднялся на этот ощетинившийся топляком, как противотанковыми ежами, островок, нашел ровную площадку и стал устраивать ночлег. Отсюда и в самом деле река просматривалась километра на полтора в обе стороны, а вдали, за пойменным хвойником на том берегу, виднелась стена подсвеченного заходящим солнцем реликтового бора Красной Прорвы. Вид был завораживающий и отчего-то пугающий, тревожный, к тому же весенняя река, разгоняясь на прямом отрезке, била в сору прямо под ноги, прижималась, вспучивалась и, закручиваясь в цепь глубоких воронок, нехотя поворачивала почти под прямым углом, образуя широкую заводь до середины реки. Взирая на все это, Рассохин внезапно подумал, что, в общем-то, легкомысленно, спонтанно задуманный поход за кержацкими кладами на Карагач уже не состоится и можно давать отбой Бурнашеву с Колюжным. Их опередил некий бывший канадский гражданин, который явно приехал сюда с той же целью и у которого теперь даже карта есть с отметками всех сселенных старообрядческих скитов и становищ. Судя по тому, как сорокинские расправились с Галицыным и мотористом, люди они жесткие, да и неизвестно, сколько их, где базируются. Конкурировать с ними невозможно, не используя их же методы, а на местную милицию надежды никакой, если даже своего полковника искать не хотят…

Но вместе с мыслями обреченности все равно теплилась одна, эгоистичная: если даже экспедиция не получится, то все равно это время прожито не зря — счастье уже в том, что побывал на Карагаче, снова увидел стихию таинственной жизни реки и словно не было прошедших трех десятков лет. Да и получил подтверждение: Женя Семенова жива, раз прислала письмо. Найти и выручить Галицына, потом отроковицу, которой поди, уже за шестьдесят перевалило, и наплевать на экспедицию…

Он развел костерок, поставил разогревать тушенку и накачал лодку: лучшего способа ночевать без палатки было не придумать — тепло, мягко, и если ночью дождь, перевернул вверх дном, вот тебе и крыша. Солнце село, но вечера как-то по-летнему были долгими, светлыми, а одиночество желанным, поэтому, наскоро перекусив, Стас заварил крепкого чаю, погасил костер, чтоб не обнаруживать себя, опрыскал лицо спреем от гнуса и устроился в лодке с фонариком и бумагами, утаенными Галицыным.

Поблекший от воды текст копий в косом свете читался довольно легко и вроде бы увлекательно, чувствовалось, что жандарм Сорокин имел хорошее образование, каллиграфический почерк, способности к аналитике и еще обладал творческим даром — писал легко, образно и одновременно лаконично. Он доносил своему петербургскому генералу корпуса Муромцеву, что семнадцатого числа августа месяца его филеры задержали на реке Чилим близ устья Карагача странника именем Анкудин, в котомке которого обнаружилось четыре старинных пергаментных свитка и книга на греческом языке, писанные в ветхие времена, поэтому для их перевода и изучения требуется переслать в Академию словесности либо кому-то из бывших насельников Афонского монастыря — никто больше прочесть и оценить отнятые свитки и книгу не в состоянии. Однако сам он, будучи знакомым с кушанским письмом, совершенно определенно может заключить, что эти рукописи к Стовесту отношения не имеют. Сам арестованный Анкудин происхождения их не знает, от кого получил и кому несет, говорить отказывается.

Еще бросилась в глаза несуразица: все составленные Сорокиным документы адресованы питерскому начальнику, но до адресата не дошли, ибо не имеют виз, и обнаружены почему-то в Омском архиве.

Когда вчера разлепляли бумаги, все листы перепутали, и продолжение приходилось отыскивать по нумерации страниц или по смыслу, и это занимало много времени. И вот, перебирая копии, Рассохин сначала потерял к ним интерес, ловя себя на мысли, что все время прислушивается к окружающему пространству и отвлекается на всякий громкий всплеск воды или звуки, доносящиеся из поймы. Стас понимал, что они никак не связаны с человеком, что это бьют хвостами бобры возле берегов, плещется на мелководье нерестящаяся рыба, но с сумерками все сильнее ощущал, как подступает неясная тревога, какое-то неудобство и ожидание чего-то неприятного. Он не чувствовал опасности или угрозы на этом островке: открытый со всех сторон водный простор исключал возможность кому-либо подобраться незамеченным, но все равно выключал фонарик и слушал, как бурлит прижим внизу и несомые стремниной топляки глухо стукаются о деревянный берег.