Никита Елисеев - Судьба драконов в послевоенной галактике

У меня затекли ноги, я сделал шаг-другой, потоптался на месте и наступил на что-то мягкое, податливое.

– Ат! – Мишель вскинулся моментально, будто и не спал вовсе. Я еле успел уклониться от удара.

– Мишель, – громким шепотом предупредил его я, – это я, Джекки… Это я, я, я.

– Ах ты… – прошипел Мишель, – я тебе что сказал? Чтобы ты учил строевую песню лежа! и не вслух… А ты еще маршировать вздумал! Рыболов! Ложись и вспоминай приятное…

– Мишель, – взмолился я, – я засну лежа, и он меня зарежет.

– Значит, – рассердился Мишель, – туда тебе и дорога. "Отпетый" нашелся. Знаешь, как нас кантовали? Я дерьмо жрал!

– Знаю… Вы рассказывали о своих пиршествах.

– Ляг, – шепотом приказал Мишель, – и не умничай.

– Я о вас думаю, – буркнул я, укладываясь, – не о себе.

Я глядел во тьму. Глаза набухали кровью, веки наливались свинцом – вот-вот сомкнутся, стянутся, и я полечу в мягкий сон, длинный и сладкий, словно выворачивающий челюсть зевок.

"Странные они люди, "отпетые", – думал я, – жестокие, циничные? Да? Вообще-то, люди как люди: любого запихни в подземелье рептилий, любого обучай убивать – и этот любой озвереет, оскотинеет. Что, разве не так? Убийство – это дело такое… такое…"

Я уже спал. Я снова стоял на площади перед кинотеатром и снова видел живое кишение омерзительных тварей, "гаденышей", и снова шел на них, в них, чтобы давить, душить, терзать – вот этими руками, этими самыми руками, нет! – голым мясом пальцев и ладоней раздирать эту пакость, эту живую мерзость, которой не должно жить…

И я снова поворачивался и видел Диего. Диего промахнувшегося, Диего, вместо меня ножом проколовшего пустоту.

Я смотрел на Диего, и странная мысль мелькнула у меня в голове: как же так? Ведь Диего – мертвый? Как же он? И где это я? Ведь это уже все было, было…Так это я, что же, сплю?

Диего быстро нанес удар ножом, я отбил удар и проснулся, поскольку, действительно, отбил удар. Я успел вскочить на ноги, включил "светильник координатора" на полную мощность и не удивился, увидев в слепящем отчаянном свете жреца, выронившего нож, жмурящегося от нестерпимого света.

– Мишель, Валя, – крикнул я, – есть.

Жрец, опомнившись, кинулся бежать, но тут же получил удар прикладом огнемета и упал.

– Ну, падла, – с удовольствием выговорил Мишель, – сейчас я из тебя Венеру в мехах сделаю.

– Пощадите, – проговорил жрец.

Я чуть не выронил "светильник координатора".

– Я, – жрец стоял на коленях, – мольба, та, прозба, не убивайт… Я… прозба.

Валентин Аскерханович потрясенно спросил:

– Э, чудо в перьях, ты что, по-человечески разговариваешь?

– О, та, та… Я тайно исучил… Пыло трудно… Я подслушивал, что говорил ваш… крокодиль, та… и с теми, кто прилеталь до фас… та… я… учеба, та?

– Сучил, – потрясенно повторил Валентин Аскерханович, – вот так сучил.

– Я пуду вам приводиль девушек… Только не нато много… Нас мало… софсем… и тут фы…

Я вдруг представил себе, что должен был ощущать этот несчастный полуголый, ослепленный потоком света, отделенный от нас стеной тьмы.

Наши голоса доносились до него из-за этой стены, и были голосами тьмы, голосами ночи, так для нас биение крыл в обступившей тьме было биением крыл не птиц, но ночи – и я спросил его:

– Неужели вы один изучили?

– О, нет, нет, – жрец поднял руки, – нет… Ни Федька коем… нет… Это крокодиль… училь, он гофориль мне… ты – турак, биль… палка, крокодиль… училь… Витель, что я… тайно, сначала биль, потом училь, биль и училь…

– Крокодиль? – недоуменно спросил Валя. – Какой крокодиль?

– О, фы – хитрый, – жрец заученно-фальшиво засмеялся, – о, фы – мутрый крокодиль…

Жрец стал бить поклоны:

– Я просиль, чтобы софсем мало девушка. Софсем.

– Мало? – переспросил Мишель. – Ты вон сколько себе нахапал.

– Но я должен делиться с крокодиль – не один Нахтигаль.

Мне стало не по себе от моей догадки.

Я взял за руку Мишеля. Он резко вырвал руку.

– Ну, что ты цапаешь, как девка в темной комнате: ах, мне страшно, ах, я так боюсь, ах, что вы делаете, ах, как вам не стыдно. Ну да, (бормот.

– Б… – выдохнул Валя, – как же он подхватил?

– Так, – Мишель вступил в круг света рядом со жрецом, – эй, слушай, как тебя? Я – понял? – я – добрый крокодил… Я никого не ам-ам, понял?

– Поняль, поняль, – закивал жрец, – Тихон тоже очень, очень тобрый крокодиль… Я – понимайт… Нахтигаль – слой, плохой, фу… Нахтигаль ель и плеваль… если пы не крокодиль, тобрый, тобрый, Нахтигаль фообще бы не ель… фу, слой…

– Так, – Мишель потянулся, – круто… Где – крокодиль? Где он? Хотим – видеть! Понималь?

Мишель орал, как глухому, раздельно выговаривая каждое слово…

– О, та, та, – закивал жрец снова, – понималь, понималь, я – отфодить…Та? Фы будете иметь еще польше девушек, я отфодить.

– Притуши фонарь, – приказал мне Мишель.

Я убавил яркость.

Жрец заморгал.

– Мишель, – спросил я, – а разве это случается на других планетах? И почему это называется "(бормотом"?

Жрец поднялся:

– Я… идти?

– Идти, идти, – махнул рукой Мишель, – не вздумай прыгать в сторону. Понял? Убьем. Слово "убьем" понимаешь?

– Упьем? – жрец недоуменно оглядел нас, чуть выступающих для него из тьмы, наверное не имеющими для него объема, едва ли не нарисованными фигурами. – Упьем? – повторил он. – Не понимайт.

– Съедим, – объяснил я. сообразив в чем дело.

– О, – обрадованно закивал жрец. – Это – понимайт, это – знайт…

Ночь кончалась, когда жрец привел нас к пещере. Вернее, то была не пещера, а некое углубление в горе, этакая вертикальная яма.

Мы увидели в уже сереющем свете начинающегося утра стол и стул, сидящего на стуле Тихона, нога на ногу, одетого во френч, в великолепных офицерских брюках – ни дать ни взять начальник школ, и даже стек в руке.

Перед расфранченным Тихоном стояли девушки.

Тихон махнул стеком и гортанно выкрикнул что-то. Одна из девушек подошла к столу. Она стояла перед Тихоном руки по швам – и в одном этом стоянии голой девушки перед расфранченным, разодетым Тихоном было столько всего, что мне уже захотелось шарахнуть по этому гаду…

Тихон откинулся на стуле:

– Хороша, канашка, – выговорил он, и я понял его.

Я отвернулся.

Валентин Аскерханович шепнул:

– Это – зря. По инструкции полагается смотреть, если ты – настоящий "отпетый".

Я поднял голову.

Зеленая пупырчатая тварь громоздилась над девушкой.

Спина твари будто бы состояла из множества шевелящихся, сплетающихся и расплетающихся червей.

– Я тебе не нравлюсь, красавица? – услышал я издевательское, – а вот так, вот – эдак?

И Тихон повернулся к ней "спиной".

Я увидел омерзительное, белое, склизкое брюхо, вздрагивающее горло жабы.