Денис Чекалов - Монета желания

Так случилось, что старые боги, которым прадеды наши поклонялись, оживили невинно убиенного боярами сына кожевника Петра, старого друга отца Михаила. А раз так он от них помощь получил, то и ребенка, Алешу, причислили к нечистым, которым пропасть должно.

Черный колдун Велигор рассказал об этом Петру, и тот, совершив святотатство великое, книгу сжег. Молебен не состоялся, сын мастерового был спасен. Много горя и страданий перенес ремесленник, но все же Господь, великий и всеблагий, помиловал его за совершенные им дела богоугодные.

Внимательно слушавший Федор заметил:

— Слышал я это имя. Не он ли поднял народ на битву с заговорщиками-боярами на Ключевом поле?

Искоса взглянув на него, ризничий молвил:

— Верь — не верь, только не смейся. Я тоже сначала сомневался, но были там не все бояре, но с ними и нечисть разная, под бояр рядившаяся. А что до Петра, то верно, он бой возглавил, и корочуны побиты были.

Адашев замер, перестав жевать:

— Какие корочуны, что ты мелешь?

Не возмущаясь его недоверием, Ферапонт произнес:

— Я так и думал, не поверишь. В этом только самому надо убедиться, не с чужих слов. Вертятся промеж людей, в их личину рядясь, создания злобные, страшные, бесовские. Речами кручеными да сладкими и простых людей, и бояр одурманивают, а говорят люди знающие — и до царя добираются.

Налетит свора такая невесть откуда, ограбит, поглумится над человеком, да после и убьет зачастую. Я сдуру ранее хвастался, что живу небедно, ты знаешь, мне и родители любимые, упокой Господи их души, оставили немало, да и рачителен сам был, скопил помаленьку. А как дела эти темные начались, так все продал, кроме домишка, золота да каменья накупил, да и закопал…

Тут говоривший с опаской оглянулся, как будто кто-то слушать мог, и продолжал тихонько, еле слышно:

— Помстилось, шорох какой раздался, всего боюсь. Так вот, закопал там, где мы с тобой подрались из-за красного яблока, что я украл с лотка торговки, вспоминаешь?

— Вспоминать-то вспоминаю, только зачем мне это? — недоуменно вопросил Федор. — Как время придет, отроешь, да и воспользуешься для своей надобности.

Печально кивнул головой Ферапонт.

— Ничего мне уже не любо. Раньше богатым хотел стать, да что злато — прах, а вот пожить еще, радуясь каждой минуте, что Бог даровал, рвется сердце. Вот тебя увидел, друга старого, радость великая, завтра пойду к отцу Михаилу помогать в церковь — тоже. Служба начнется, песнопение дивное, к престолу возносящееся — высшее чудо, да так всем и наслаждаюсь в жизни, ибо неизвестен миг, когда все это исчезнет. Да, неровен час, разбойники нечестивые последнее вместе с жизнью отымут.

Странная и жутковатая тема не лишила собеседников аппетита, и некоторое время они в молчании, каждый о своем думая, продолжали ужинать. От гуся осталась только горка костей обглоданных, исчезли со стола окорок, рыба, вкусный хлеб. Гость с хозяином, довольные, откинулись на спинки лавок, которые для мягкости кое-где покрывались потрепанными бараньими шкурами.

Попивая крепкий, шипучий квас, Ферапонт продолжил речь, как будто и не останавливался.

— А о злате да каменьях я тебе рассказал потому, что ты единственный близкий мне человек во всем свете остался. Как возникнет надобность, возьми, сколько нужно. Мне только совсем немножко оставь, вдруг в лихую годину, мною предчувствуемую, все же и мне понадобится. Хотел сначала отцу Михаилу все отдать, да он человек жалостливый очень, всем верит. Много вокруг него попрошаек нечестных крутится, вот они бы и поживились.

Федор начал было возражать, да ризничий сказал строго:

— Не тебе, так никому больше не достанутся, может, лет через триста кто клад найдет.

И, пресекая дальнейший спор на эту тему, продолжил:

— Знаешь ведь нашу пословицу, что кто не имеет друзей при дворе, тот не настоящий человек. Враги его могут безвинно топтать, да притеснять всячески. Пытался и я такую поддержку приобрести у боярина важного, к самому царю приближенного — Бориса Годунова, которого еще родители мои знали хорошо.

Но, видно, забыл он прежнее знакомство, да и то говорить, он на самом верху, один из главных советчиков Ивана Васильевича, а я кто — мелкая сошка, от трусости своей ничего в жизни не достигшая. А мог бы, мог! До сих пор с горем вспоминаю, как звал ты меня с собой в первое посольство, когда ехал, а я отказался. С тобой, глядишь, в уважаемые люди вышел, пусть не как ты, но верным был бы тебе помощником.

Ты сам царев посланник, тебе не нужны заступники, а если б понадобились — искать недалеко, сынок твой, Алексей, пожизненно рядом с царем, комнатный спальник и стряпчий. А в сорок седьмом-то году — тебя тогда, по твоему обыкновению, в Москве не было, — на свадьбе Ивана Васильевича, мылся с ним в мыльне, да после стлал ему постель.

Высоких чинов сынок твой добился, помогай ему Бог. А рядом с ним всегда праведник отец Сильвестр, да еще архиепископ Макарий наставляет. Радуюсь я и за тебя, и за него, слыша о сынке твоем.

В ответ на речь эту Федор спросил удивленно:

— А что ж ты к Годунову сунулся? Не мог к сыну обратиться, не отказал бы, знает, с какой приязнью отношусь к тебе?

Ризничий смущенно улыбнулся.

— Твоя правда, да ведь особой нужды у меня не было, так, на всякий случай хотел мостик провесить к влиятельному человеку, а зачем бы сына твоего стал тревожить?

— Ишь ты, предусмотрительный какой, один заступник хорошо, а два лучше? Ну вообще-то ты прав, чем больше друзей, тем увереннее себя чувствуешь, есть на кого опереться.

При этих словах Федор вспомнил о своей заботе и уже серьезно спросил:

— Ты, добрый мой приятель, небось догадался, что я к тебе не только проведать зашел, но и по делу важному. Знаю, не обидишься, поймешь нужду мою. Вот как все дела справим, так и будем просто так друг друга навещать, без вопросов да расспросов.

Ферапонт весело, по-старому, рассмеялся:

— Боюсь, на нашей жизни такого не случится. Ты уж точно всегда при деле важном будешь. Ничуть я не обиделся, только радуюсь, тебя видя. Говори запросто, что тебя интересует. Что знаю, расскажу.

И, предваряя предостережения Федора, добавил:

— О нашем разговоре никому известно не будет. Спросит кто — заезжал старый приятель, проведать.

Адашев усмехнулся:

— Правильно говоришь, напрасно от посольства отказался, ты уж мысли читаешь. Дело в том, что царь дал мне новое задание, и в нем мне надобен человек, на которого смогу полностью положиться.

Заметив неожиданную бледность на лице Ферапонта, с улыбкой махнул рукою:

— Да не о тебе речь, понял, что не прельщают тебя дела такие, к иной жизни привык. Я и не буду отговаривать, поздно уже меняться нам с тобой. Каждый своей дорогой идет.