Катерина Шишканова - Призрачная

— Нате, пожалуйста! — возмутилась она. — Молочное стекло, позолота. Всего два бокала. И этот негодник расквасил один!

— Ааа! — завывало рыжее несчастье, привставая на цыпочки по мере того, как переполненная праведным гневом Велета всё выше подымала руку, клещом вцепившуюся в малиновое ухо.

— Вета, полно, — устало вздохнула Авелия, морщась от громких звуков. — Ей нужен покой. Возьми второй бокал — господин и не заметит, а, если потребуется второй, скажем, что тот давно разбился и ему уже сообщали, а что забыл — не наше холопское дело.

Вета кивнула, выпуская сорванца на свободу, но Авелия щелчком пальцев подозвала его к себе. Мальчишка размазал слёзы по рукаву, опасливо покосился на строгую даму и нехотя подошёл.

— А ты встанешь в угол на полчаса, — спокойно сообщила она ему, — на горох, чтоб был аккуратней в следующий раз.

Мальчонка вздохнул и привычно поплёлся в указанном направлении.

— Замечательно, — Авелия сыпанула под колени сорванца пригоршню сухого гороха и удалилась за дверь "готовить господину завтрак".

В общем и целом всё было не так уж и плохо. Я попала в замок с самым ненормальным и романтическим названием "Призрачная тишина" для краткости именуемый "Призрачная", где за главного пребывал некий граф Велазург, чьи владения были не столь уж обширны, а легенды не слишком занимательны, раз не выходили за его пределы. Самому графу было что-то около сорока пяти. Он был закоренелым холостяком и, как мне потом по секрету нашептали, тайным жёноненавистником ("но только к тем алчным тварям, которые ценят золото, а не сердце"), несколько мелочным, но сравнительно порядочным, в меру ворчливым и нудным, отчасти философом, отчасти моралистом, любящим распекать слуг на десерт и обожающим доказывать, что всю работу он может сделать в два раза лучше их. Он мог запросто притопать на посиделки к кому-нибудь из своих слуг, если у того был накрыт праздничный стол. Мог часами ругаться по любому малозначительному поводу и вообще никто не знал, что шарахнет ему в голову в следующую минуту. Когда мой спаситель привёз меня и сгрузил на руки вызванной Авелии, граф долго и красочно распространялся на тему "Зачем ко мне волокут всякое барахло?", после чего столь же долго драконил Авелию за то, что она не догадалась вызвать лекаря.

— А вдруг эта девица прикажет долго жить прямо у меня в холле?! — громко возмущался он на весь этаж. — Что нам потом делать с её неупокоиным призраком? Или того хуже — безутешными родственничками, целой толпой явившимися вершить справедливость и требовать моральной компенсации?

Как мне потом сказали, он приказал зачислить меня в списки прислуги и относиться соответственно. Поэтому, когда прибыл лекарь, он пришёл не к неизвестной голодранке, а к уважаемой служанке, очень хорошей девушке и просто замечательной мне, отчего шансы на более качественную медицинскую помощь возросли в несколько раз. И хоть дальнейшей моей судьбой граф особо не интересовался, надо мной постоянно витало его незримое покровительство. Два раза я слышала его брань за дверью, когда отважная Вела не пускала его в мою комнату, одновременно служившую одним из проходов в винные погреба. В их перебранке иногда мелькала моя персона, которую граф обещал то выкинуть на мороз, то переселить поближе к себе в назидание Велы: "Чтоб смотрела и завидовала!". Однажды он всё же смог пробраться в мою спальню вместе с лекарем под видом заинтересованного хозяина к большому неудовольствию Авелии. Долго рассматривал меня, что-то невнятно бормоча под нос, высчитывал на пальцах и хмурился — точь-в-точь Вела, когда её братишка Лев после очередной вылазки на кухню стоит в углу на горохе. А вечером Велета удивлённо сообщила, что граф приказал откупорить молодого вина из своих личных запасов и давать мне в подогретом варианте. Не уверена, что я заинтересовала его своей малопривлекательной (особенно в то время!) внешностью или граф воспылал ко мне неожиданно прорезавшими отеческими чувствами. На сколько я поняла из постоянной болтовни Веты (девушка была ужасной хохотушкой и сплетницей, а я как губка впитывала информацию про своё нынешнее обиталище — мы нашли друг друга), "Призрачная" стояла на окраине леса в зоне, очищенной от всякого хищного населения. Но пробраться к нам по бездорожью или через кишащий всякими монстрами лес осенью, да и зимой, было весьма проблематично, и граф начинал тосковать по высокородному обществу, вот и чудил со своей прислугой, тихо увариваясь в повседневном киселе бытия. А тут я! Уже событие, пусть и малозначительное.

Рассечённая спина заживала хуже всего — постоянно мне мешала. Я не могла ни сесть, ни повернуться, ни встать, чтоб не скривиться от боли. И каждый раз на мой стон из смежных комнат приходила глубоко беременная Авелия каким-то шестым чувством понимающая, что мне сейчас плохо. Каждый раз она пугала меня своей наливающейся Печатью. И каждый раз я делала вид, что пугаюсь чего-нибудь другого… например свисающего с потолка паука.

Окружающие меня люди в большинстве своём были милыми и сравнительно добрыми. Лекарь Климент (обладатель самого шикарного носа из всех виденных мной) — чопорный несколько вздорный старик в щербатом пенсне и с остановившимися нагрудными часами мог часами читать благодарным слушателям лекции о вреде табакокурения или пользе профилактики простудных заболеваний. Он был параноиком, остерегающимся всевозможной заразы и каждую минуту ждущий нападения болезнетворных бактерий. Старый смутьян, лекарь просто расцветал, когда видел молодку или хотя бы смазливое женское личико. Его тщедушное тельце тут же выгибалось из состоянии вечного радикулита, грудь набирала побольше воздуха и раздавалась раза в два, а резная трость, без которой Климента не видели уже лет десять, отбрасывалась в сторону. В моей потрепанной внешности плутоватый лекарь не находил ничего примечательного, поэтому просто делал своё дело, попутно строя глазки Вете или Веле. Сёстры-близняшки тоже были примечательными личностями: младшая Вета была до безобразия неряшливой, болтливой и любопытной. Ни единая сплетня не проходила мимо её очаровательных заострённых ушек, ни единое слово из подслушанного разговора не уплывало из памяти. А когда по замку расползлись слухи, что я внебрачная дочь графа Велазурга, единственная, кого я заподозрила, была именно эта конопатая бестия. За её зубами никогда не задерживалось ни одной более-менее важной новости и выдавать ей секреты было крайне опрометчиво… Нет — опасно! Вместе с тем она была безгранично доброй и незлопамятной, спокойно сносила нудные наставления старшей (на целых семь минут!) Велы и никогда с ней не огрызалась, с лёгкость снося все семейные дрязги. Авелия была полной её противоположностью: семь лет назад, когда от родильной горячки умерла их мать, она возложила на себя её обязанности и постаралась её заменить. Со временем она так вжилась в образ, что попросту забыла о своих сестринских обязательствах и в разговоре часто называла своих младших "дети". Ко мне же, хоть я и была на год её младше, она отнеслась как к ровне, чему я была несказанно благодарна. Вела была церемонной дамой с замашками обедневшей аристократки и если бы не Велета, я бы в серьёз задумалась, а не обвешался ли когда-то муж её матери увесистыми рогами от кого-нибудь с голубой кровью. От её нудных наставлений я обычно спасалась под прикрытием головной боли или усталости. Она бы стала замечательной экономкой, даже не смотря на юный возраст, но постоянные разногласия с господином и как следствие — громкие с ним скандалы, не давали сему осуществиться… чему несказанно радовались все обитатели "Призрачной", включая и графа — занудство Велы иногда переходило все границы. Малыш Лев был точной копией Веты — такой же неуклюжий и любопытный. Но этот экземпляр ещё обожал шкодить, за что постоянно стоял на горохе. Я познакомилась с мужем Авелии и была несказанно удивлена её выбором — весёлый и добродушный Антоний по своему складу больше подходил такой же хохотушке Вете. В первую неделю, когда я только приходила в себя и никого, кроме рыжих близняшек не видела, я представляла его себе эдаким стареющим сморчком с обвисшим пузичком, обожающим брюзжать о политике и недосоленной каше. Когда я тихо поделилась своим удивлением с Ветой, она почесала за ухом, впервые задумавшись обо всём сама.