Владимир Васильев - Идущие в ночь

Да, кстати! Теперь, когда веха пройдена, надо бы расспросить обо всем странную девочку с рыжими косичками. Судя по всему, она знает много полезного. Эх, Тьма, слишком скоро пересвет. В Железной долине я совсем утратила представление о времени.

– Хэй!

Я вдруг сообразила, что не знаю даже, как окликнуть девочку. Джерхи побери, как ее зовут? Я оглянулась.

Позади было беспорядочное нагромождение камней – от крупного щебня до глыб высотой в два человеческих роста. Если бы у меня еще оставались сомнения, как именно мы сюда пришли, при взгляде на это каменное безобразие они бы исчезли без следа. По этому нагромождению не то, что конь с поклажей – по нему и карса вряд ли проберется.

Девочка, повернувшись ко мне спиной, спокойно уходила в сторону каменной осыпи, постукивая сандаликами. Я изумленно окликнула ее:

– Постой! Ты куда?

Девочка обернулась, тряхнув косичками.

– Ты кто вообще? – выпалила я. – Как тебя зовут?

– Зачем одному оборотню знать ответы на столько вопросов? – улыбнулась девочка, забавно сморщив курносый нос. – Можешь звать меня, как хочешь. Мне будет приятно, если ты попрощаешься со мной по имени. До свидания, Тури.

Она замерла в ожидании. Не знаю, почему я восприняла ее слова всерьез. Очень странные слова. Может быть, потому, что все, связанное с этой девочкой, было странным – и по-настоящему серьезным.

– До свидания, – послушно сказала я. – До свидания… Амма.

Девочка кивнула. И скрылась за каменным блоком. Тьма! Ведь я же ее толком ни о чем и не спросила! А на то, о чем спросила, она не ответила.

– Хэй, Амма! – крикнула я. – Подожди!

Совсем забыв о том, что Четтан уже почти скрылся за горизонтом, я бросилась за девочкой.

Разрази меня Тьма двенадцать раз поперек и вдоль!

Я вскочил с четверенек и принялся яростно скрести зудящие ладони. Меар вставал, окрашивая тени из густо-синего в почти черный цвет. Вулх тихо ворчал и ворочался во мне, устраиваясь поудобнее. По привычке я все еще делил себя на две половины, хотя они уже практически слились в единое целое. Ну легче мне так, легче, понятно? Привычнее.

На этот раз я помнил почти весь четтанский день. Лучше бы я его не помнил, ей-ей! Потому что вылепленная под вулха моя сущность такого натерпелась за время с последнего пересвета, что впору теперь полкруга отлеживаться в берлоге и хлестать пиво для успокоения!

Я не знаю, как перенесла пребывание в разрушенной вехе железа Тури, но вулх-Моран туда постарается вовек не возвращаться. Поймите меня верно: я, конечно, во многом трусоват… Ведь я оборотень и привык сжиматься в комок от малейшего тревожного шума на пересвете. Но вообще-то трусость не мешает мне бороться с окружающим миром – драк, например, я вообще не боюсь. Смешно сказать, но в цехах Торнсхольма, Ривы и Плиглекса меня считали отважным человеком! Только из-за того, что я не боялся меча и стрел – знали бы мои собратья по цеху, чего я на самом деле боюсь до кровавой пелены перед глазами…

Но я отвлекся. Так вот, хоть мы и не встретили вчера ничего такого, чего я традиционно боюсь как анхайр, безрассудное желание тела рвануть прочь, куда угодно, лишь бы отдаться бегству, иллюзии спасения, не покидало меня почти весь день. Меня пугает отсутствие солнца на небе – хоть какого-нибудь. Вчера солнце отсутствовало. Понятия не имею, как такое может быть, и почему я при этом остался вулхом.

А мертвая веха металла? Да у меня до сих пор поджилки трясутся от воспоминания от висящей в воздухе боли! Я ее чуял каждой шерстинкой своей серой шкуры, слышал эту боль, видел, осязал!

Словно всю боль человечества собрали в одном месте и обрушили на мою бедную голову. В тот момент – голову вулха. Моран-человек – я, то есть – скорее всего, перенес бы это спокойнее. Точнее, сдержаннее.

А костер? Звери вообще не любят огня и благоразумно сторонятся его. То пламя, что неистово пожирало железные ветки, выдавило из вулха остатки мужества. Интересно, я в голос выл, или все-таки сдерживался? Не помню, хоть тресни.

Ну, а уж когда из рыжей, пахнущей ржавчиной земли полезли железные ростки и сменили попеременно несколько цветов, душа моя прочно влипла в пятки и находится там до сих пор. Явившийся вторично Страж Руд уже ничего не смог изменить в моем настроении – бояться сильнее я просто не мог. Вулх окончательно потерял голову, особенно после того, как из звериного тела отпили крови, и держался только благодаря мне, Морану, человеческой половине анхайра.

В общем, я обрадовался, когда все наконец закончилось, а закончилось все только на пересвете. Но вот незадача: Тури, вместо того чтобы сказать мне хоть пару слов, пустилась догонять девчушку, которая не девчушка вовсе, а уж и не знаю кто на самом деле. Кажется, она вообще не человек. И не оборотень.

Где теперь моя верная карса бегает?

В общем, веха железа здорово взъерошила нас, Идущих-В-Ночь. Тьма ей в печенку!

Ладно. Слава всему доброму под этим небом, обошлось. Будем думать, что делать дальше.

Во-первых, Тури умчалась вверх по осыпи, не оставив мне одежды и обуви. Просто замечательно! Особенно, если учесть, что по острому каменному крошеву не особенно побегаешь босиком.

– Корняга! – позвал я негромко. Почему-то не хотелось орать в голос.

– Здесь мы… – отозвался пень из-за ближайшего каменного блока размером с мельницу у Юбена.

«Мы» – это оказались Корняга и Ветер. Хм, уже лучше. Я забрался в седло и тронул коня с места. Корняга попробовал влезть мне на плечо, но я него рявкнул. Еще чего! Царапается своими корешками, чуть не до крови, а до пересвета еще вон сколько – целый день.

В голове немного шумело – кажется, оттого, что пришлось вчера отдать довольно много крови. Ветер, цокая копытами по камням, осторожно обошел осыпь и потрусил вдоль нагромождения скал. Вообще-то нам было не в эту сторону, а правее, прочь от каменного безумия. Но не пойду же я без карсы?

Сначала я увидел валяющийся на щебне сапог. Левый. Потом второй – недалеко от первого. А дальше и курткоштаны отыскались. Одевшись и обувшись, а предварительно выковыряв из пяток притаившуюся со вчерашнего дня душу, я почувствовал себя куда увереннее. И позволил, наконец, Корняге занять привычное место на левом плече.

Спустя некоторое время я увидел карсу. Она уныло сидела меж двух бугристых глыб, свесив голову к земле, и, казалось, что-то растерянно обнюхивала. Я приблизился и рассмотрел – что.

Детский плетеный сандалик на деревянной подошве.

Мерное покачивание в седле убаюкивало меня. Корняга, последние дни присмиревший и молчаливый, о себе не напоминал. А карса плелась следом, молчаливая и безрадостная. Не знаю, что приключилось с ней перед превращением, кем оказалась и куда делась маленькая девочка, научившая нас оживить веху железа. Но на карсу накатила тоска, я это ощущал почти физически. Почему-то я был уверен, что лезть с утешениями к ней не следует; единственный лекарь сейчас – время.