Грегори Киз - Дети Великой Реки

— Почти все имена твои для моего уха подобны чиханию, — сказал Перкар. — Можно я буду называть тебя Братец Конь?

— Зови, я буду доволен. Мне всегда казалось смешным это мое имя: ведь возникло оно по ошибке. Я не слишком хорошо говорю на твоем языке, но меня однажды спросили, как зовут моего коня. Я не знал, как сказать: «Обгоняющий Псов, мой троюродный брат по отцу», и я сказал им, что он мой троюродный брат. Но получилось просто: «брат». Пока я понял, в чем ошибка, кличка пристала ко мне. Но она мне понравилась, и теперь я считаю Обгоняющего Псов своим братом.

— Значит, ты из племени менгов? — спросил Перкар. — Я слышал, что вы считаете лошадей своими родичами.

— Менги? Да, так нас называют. Наше настоящее имя Шен Дун, Южный Народ. Но чужеземцы называют нас народом менг.

— Менги — главное племя в общем объединении племен, — пояснил Нгангата. — С этим племенем вы обычно воюете.

Старик кивнул:

— Да. Но я никогда не воевал с племенем скотоводов. И потому, я надеюсь, мы не будем ссориться.

Перкар покачал головой:

— Нет. Много лет назад менги напали на дамакуту моего отца. Но я не держу зла против храбрых воинов.

— Что ж, это хорошо, — ответил Братец Конь. — Нам с Хином было бы стыдно, если бы пришлось убить вас обоих.

Глаза старика весело блеснули на квадратном, темном лице. В волосах его еще сохранились черные пряди, хотя Перкару не доводилось встречать человека более обремененного летами.

— Давно ли ты живешь на этом острове? — спросил Перкар, не желая больше говорить о войнах и сражениях.

— Мы с Хином живем тут уже пять зим. Но не хочешь ли ты спросить, почему я тут живу?

— Конечно, хочет, — сказал Нгангата.

Перкар покорно кивнул.

— Это трагическая история, — начал Братец Конь. — Я вам, наверное, еще не говорил, что я — глубокий старик?

— Не помню, — сказал Перкар.

— Итак, я глубокий старик. Я пережил своих сыновей и дочерей и всех своих сородичей-лошадей. Мои внуки и правнуки, конечно, души во мне не чают, но они не желают возиться с таким дряхлым стариком. Может, они и стали бы возиться, но я-то знаю: это пришлось бы им не по вкусу. Жена моя давно умерла, и я подумал: не жениться ли мне опять, чтобы кто-то приглядывал за мной? Жениться бы я мог даже и на молоденькой, которая пережила бы меня и даже была бы недурна собой. Я уже был наслышан о Шань Дэнь — что значит «Красивый Листик», которая жила в северных предгорьях. Она была известна как дочь Нухинух, богини Лесной Тени. Погодите немного! — Старик поднялся и снял чайник с костра; вода уже кипела. Вновь зайдя в дом, он вынес три фарфоровые чашки. — Это от мастера в низовьях Реки, — сообщил он. Разлив чай по чашкам, старик одну протянул Нгангате, другую Перкару и третью взял себе.

— Вот. Так на чем я остановился?

— Вы собрались посвататься к этой девушке.

Братец Конь кивнул.

— Я взял с собой подарки из тех, что богам по вкусу — пиво, вино, ароматные смолы…

— Вы собирались жениться на богине? — перебил Перкар.

— Ее мать была богиня. А отец — из рода людей-тигров. Итак, я отправился туда, но старуха сказала: нет.

— Богиня?

— Да. Она сказала, я слишком стар для ее милой доченьки. О, она и в самом деле была необыкновенно мила и прелестна, едва минуло шестнадцать. Она еще никогда не видела мужчины. Но мне известна была одна волшебная песнь, которая должна была усыпить Нухинух, а девушку я надеялся уговорить. Она-то была не против пойти со мной — уж очень ей надоело сидеть в горах. Мы с ней как бы заключали взаимовыгодный договор, потому что для брака, она это понимала, я слишком стар. И мы уже пустились бежать, когда Нухинух вдруг проснулась. Повезло же ей!.. Я зачаровал себя другой песнью и улизнул домой, но, подходя к дому, увидел, что богиня дожидается меня там! От некоторых богов и богинь нельзя скрыться нигде, разве что на Реке. Богу Реки они не смеют даже на глаза показаться. Вот я сижу тут, гадаю, долго ли еще старуха будет безумствовать. Еще несколько лет, наверное, придется ждать.

Старик хлебнул чаю.

— Люди приезжают ко мне сюда, привозят подарки. Я говорю всем, что решил стать отшельником, и поселился здесь. Вот меня и расспрашивают о том да о сем. Но вам-то я могу сказать правду, потому что вы не из племени менгов.

Старик лукаво улыбнулся и вновь отхлебнул чаю.

Нгангата чувствовал себя несравненно лучше, как это бывало всегда, когда они высаживались на острове. Допив чай, он спросил, можно ли взять еще. Старик кивком указал на чайник.

— Мои соплеменники, — немного погодя сказал старик, — считали, что я слишком болтлив. А с тех пор как я живу один, я стал еще болтливее. Хин, как видите, не слишком-то разговорчив. Но ему интересно, что привело вас сюда, так далеко от лесов и пастбищ.

Хин тихо поурчал, однако вряд ли в знак согласия со словами старика.

— Для того чтобы это объяснить, — сказал Нгангата, прежде чем Перкар успел ответить, — нужно все с самого начала рассказать о Перкаре. Хину надоест слушать.

— Хину на его веку доводилось выслушивать истории и подлиннее, — заверил их старик.

Перкар взволнованно заерзал, вспомнив недавний разговор с Нгангатой о воспевании героев. Пожав плечами, Нгангата приступил к рассказу.

— Как и в твоей истории, все началось с ухаживания за богиней.

Вряд ли Нгангата сумел бы сложить песнь об этой истории, как Эрука. Но Нгангата попросту пересказывал события, и делал это ясно и выразительно. То, что он говорил о песнях, было верно. Все ужаснейшие проступки Перкара он свалил на козни богов. Даже свою с Перкаром драку он изобразил как испытание, которое магическим образом способствовало укреплению дружбы. В убийстве старой хранительницы сокровищ был виноват, как изобразил Нгангата, только Апад, но даже Апад не выглядел при этом дурно. Перкар помнил эту сцену, будто бы она случилась вчера: как испуганы и взволнованы были они оба и как Апад то казался безгранично самоуверенным, то терял веру в себя. По словам Нгангаты, Апад был подлинный герой, обманутый волхвованиями злого Лемеи. Как ни странно, Перкар, слушая друга, почувствовал себя несколько лучше. Прежде он старался не думать о своих мертвых друзьях, но теперь Нгангата давал ему право вспоминать их, не терзаясь угрызениями совести. Нгангата совершенно не коснулся недостатков Перкара, а о себе самом упоминал с таким пренебрежением, что у Перкара даже в животе похолодело. Зато об Эруке и Ападе он говорил как о прославленных героях. Такой рассказ был, со стороны Нгангаты, проявлением неслыханного великодушия, но было в нем нечто, заставившее Перкара удержаться от восклицания: «Все было не так!» Великодушно прощая Перкара, Нгангата тем самым наказывал его, и потому надо было снести все — и великодушие, и боль.