Лана Тихомирова - Легенда о Красном Снеге

Уследив удивленный и испуганный взгляд Занки, Славес продолжил:

— Миссия гораздо легче, чем вам кажется: Люди — кучка неорганизованных зверей, у них нет, ни армии, ни адекватного вождя. Обменяйте эти ножи на какие-нибудь бусы, или

еще что-нибудь блестящее и ненужное, и возвращайтесь ко мне.

Занка для приличия немного подумала, потом согласилась.

Славес проводил Занку в спальню. Сил любоваться позолотой, резьбой, балдахинами, фарфоровыми статуэтками и проч. у Занки уже не было, она уснула сразу, без сновидений

и лишних мыслей. За стеной, не пропускавшей ни звука, в ту ночь, не смыкая глаз, молился Мекелес. Как и в Болоде, он молился деве-птице, чтобы та сохранила ему душевный покой.

С того самого момента, когда в Эолисе стихли первые канонады, и стало ясно, что войны не избежать, Наместник Лебедь-града в Эолисе заперся у себя в кабинете, служившем ему теперь и спальней, и рабочим местом, и трапезной. Владыку видно не было, он постоянно находился в подземельях, и там что-то решал. Оба велели беспокоить их, только если придут какие-то важные бумаги. Писем и бумаг не было. Пару раз Микаэлос приходил к Сорокамосу, но герцог не отворял ему дверей. Впервые за всю свою жизнь Сорокамос не хотел никого видеть, смерть чужого ему маленького Окоса полностью его деморализовала. Сам себе Сорокамос напоминал разворошенное и покинутое осиное гнездо. Он часами сидел в кресле, глядя в окно, пустым безразличным взглядом. Бывало, что он вставал, ходил по комнате, перебирал вещи и книги. Все здесь было чужое, все было бездушным, ни на одной вещи не было отпечатка хоть какого-нибудь приятного воспоминания. Однако, его не тянуло домой, где от воспоминаний он бы сошел с ума.

Так прошло три дня. Все это время он не ел, спал как обычно и силился думать, но мысли его либо не шли на ум, либо приходили страшные мысли о скорой смерти. Он слышал,

как к нему стучали, что-то говорили, но слов Сорокамос не понимал. Как раз в один из таких моментов Сорокамос сидел у окна и разглядывал лепнины на соседнем доме. Однако, он с удивлением заметил, как про себя рассуждает о странном поведении разбойников, те как будто чего-то ждут. Это не было похоже на осаду, это не было похоже вообще на что-либо. Их катапульты и орудия молчали, хотя по практике долгих войн разбойники знали: Эолис своих парламентеров никогда не высылает первым. В дверь постучали.

— Письмо, сир, — послышался за дверью голос владыки, слегка хриплый.

Сорокамос вздрогнул и голос Владыки узнал не сразу, а только когда Микаэлос вошел к нему в кабинет.

Вся апатия и хандра мигом слетели с Сорокамоса.

— Как ваше самочувствие, сир, — спросил Микаэлос.

— Уже гораздо лучше Владыка. От кого письмо?

— Конверт не подписан, сир. Оно пришло пять часов назад, мы проверили, в нем нет ничего, что могло бы повредить вам. Разве что кроме содержания.

— Спасибо.

Сорокамос взял письмо и жестом отпустил Микаэлоса. Конверт был из желтого пергамента, на котором просто значилось: "Эолис. Наместнику Лебедь-града в Эолисе — его высочеству Сорокамосу Теорга". Письмо было нацарапано на таком же древнем и чуть подгнившем пергаменте. Кривой и торопливый почерк, неровными строчками сообщал:

"Ваше высочество! Я очень сожалею, что до времени не могу назвать вам своего имени. Но я обладаю столь ценными сведениями, что жизнь моя в крайней опасности. Сведения эти касаются вас и вашего августейшего брата. Я нахожусь у людей, в их племени, которое может дать ответы на многие вопросы. Дабы скорее получить их, выйдите в

сопровождении двух самых сильных и верных вам солдат из города по направлению к становищу людей (карта прилагается в конверте). Ради безопасности вашей жизни и жизни вашего брата, постарайтесь, чтобы никто ничего не знал, о вашем отбытии из Эолиса. В случае отказа, мы вынуждены будем ценою собственных жизней проникнуть в город и силой вывести вас из него, чего искренне не желаем. Встречаться в Эолисе не

безопасно.

За сим остаюсь вашим преданным слугою".

Далее торопливым женским почерком было подписано:

" Сари, прости, что нам приходится так поступать с тобой, но другого выбора у нас нет".

Сорокамос перечитал письмо три раза. Его не смущали ни тон, ни тема. Единственное, что он понял из письма: Аланка жива. Герцог принялся расхаживать по кабинету, ему казалось, что он поступает недолжным образом, что, получив такое письмо, стоит проигнорировать его, а может быть и найти шутника, который послал его. Но возможно им овладела жажда действия, скопившаяся за время апатии, может быть, им двигало любопытство. Во всяком случае, он, немного подумав о грозящей опасности, стал собираться в дорогу. Сорвав с крючка дорожный темно-зеленый плащ, украшенный по вороту золотым шитьем, он накинул его и бросил взгляд в зеркало. Тщательно прикрыл плащом свои приметные крылья и надел в тон плащу берет с коричневым пером.

"Уместно ли будет эдаким щеголем?" — подумал он.

Письмо, которое он выпустил из рук, теперь снова нестерпимо жгло ладони. Он крадучись вышел из своего кабинета и запер дверь. Недолго он стоял в нерешительности, думая

спускаться ли ему по главной лестнице или рискнуть пройти по лестнице для прислуги. Он торопливо сбежал по главной лестнице, таясь от охраны и патрулей на улицах,

Сорокамос добрался до ворот своей резиденции. Далее он мог не волноваться, что его узнают, не многие знали его в лицо. Но вот на крепостной стене… Невозможно пройти за нее, не назвав своего имени. По его же повелению никого из города не выпускали. Думая об этом, Сорокамос шел к Западным воротам, где было тише всего. Разбойники не успели расположиться там. Подойдя к ним вплотную, Сорокамос решил подождать и выйти

из города затемно, и свернул в таверну неподалеку. В более-менее чистом зале таверны он сел за самый дальний столик в углу. Он еще и еще перечитывал приписку к письму, рассматривал ее каждую закорючку. Над его ухом кто-то кашлянул. Сорокамос поднял взгляд, возле его столика стояла сухопарая девица с соломенными волосами, красным лицом и черными от сажи крыльями, рабочая роба была грязной, но фартук сиял белизной и похрустывал при движении.

— Будете что-нибудь кушать, барин? — спросила она.

— Нет, спасибо, — бросил Сорокамос и отвернулся к окну. Он торопил солнце, которое лениво ползло к закату.

Внезапно перед Сорокамосом возникла кружка.

— Что это? — поднял глаза принц.

— Эль, барин. Самый лучший Эолисский эль. Говорят, мессир герцог Эолисский очень любит его.

— А вы его знаете? — со странной улыбкой спросил Сорокамос.

— Нет, барин, — улыбнулась официантка.