Вероника Иванова - Нити разрубленных узлов

Она моргнула, смахнув несколько слезинок с ресниц, и широко раскрыла глаза.

— Обед. Надо было пойти обедать. Но мне не сказали этого делать…

— Разве для этого нужно ждать приказа? Вы же хозяйка этого дома и можете в любой миг…

— Я не знаю, что мне делать, — ответила она, беспомощно глядя на меня.

Обычно так говорят люди, попавшие в ловушку или другие неприятности, непонятные, необъяснимые и беспощадные. Хотя в случае Лус вряд ли речь шла о чем-то подобном. Да, брат держит ее в строгости, но, насколько я помню Лодию, юг вообще славится странными нравами. Где-то, как говорят, женщинам и вовсе запрещают покидать дом от рождения и до самого замужества. И та, что выросла, не видя возможности жить иначе, не должна была бы…

— Кто скажет, что мне делать? — Ее взгляд впился в мое лицо. — Вы скажете?

— У вас есть брат, эррита. Он заботится о вас.

— Брат… Да, он говорит. Иногда. Но мне не нравится его слушать.

То ли она полудурочная, то ли просто затравленная, одно из двух. И слишком слабая, чтобы бороться за себя. Ей бы пожить немного в поместье благороднейшей из благородных, уж та бы научила девушку, как нужно поступать в этом мире со всеми вещами подряд.

— Больше со мной не говорит никто…

— А как же Танна?

— Брат ей не позволяет.

Почему, интересно? Помощница бальги вряд ли научила бы Лус чему-то дурному. Хотя гордости от нее девушка могла бы набраться, а этого блондин явно не хотел.

И все равно странно. Зачем растить рядом с собой безвольную дурочку, шевелящую руками, ногами и всем остальным только по приказу? Попахивает каким-то скверным замыслом.

— Я не знаю, что мне делать…

И я не знаю, девочка. Но мы оба что-нибудь придумаем. Обязательно. Когда придет время.

Тело Себерро Рена покрыто толстым слоем грязи, и ладно бы подсохшей: было бы легче отскребать. Но нет, капли обильного пота, кажется никогда не перестающего сочиться сквозь поры, превращают все в вязкую кашицу. Она поддается настойчивым усилиям тряпки в моих неловко сжатых пальцах, не смеет не поддаться, и все же, едва отлипнув от кожи калеки, норовит соскользнуть обратно, а значит, многое приходится начинать сначала.

Зачем я это делаю?

Потому что мне приказали.

Разве я не мог ослушаться приказа?

Мог. Но тогда мне стало бы… совсем скучно.

— Грядут перемены? — подмигивает Себерро Рен, принимающий нежданную заботу о чистоте тела с благосклонной гордостью. С достоинством наследника одного из самых знатных имперских родов. С чувством, которое не исчезло даже следом за отрезанными руками и ногами.

— Перемены?

Калека величав и жалок одновременно, однако жалок вовсе не своей беспомощностью, а горячечным блеском надежды в глазах. Словно пес, глядящий на то, как хозяин разделывает баранью тушу, и глотающий слюни в предвкушении пиршества. А в голосе то и дело проскакивает взволнованная хрипотца:

— Он явно что-то задумал.

Наверняка. Только я пока не знаю, кто такой «он» и как далеко могут простираться пределы его раздумий.

— Сегодня мой последний день в этом теле. Может быть, даже последний час…

Взгляд Себерро чуть расплывается, становится рассеянно-мечтательным, и это плохо. Только не сейчас! Мне нужны ответы, может быть, десятки, может быть, всего один. Но главное, мне нужен тот, кто сможет ответить.

— Почему вы так думаете?

— В обычаях Катралы чистить тело и душу перед смертью. Просить прощения или сыпать проклятиями мне ни к чему, я ведь не собираюсь уходить навсегда. А вот обмыться напоследок… Недурно! Очень недурно!

Он радуется, как ребенок. Или как безумец. Значит, сегодня Себерро Рен умрет? Но что-то ведь должно случиться дальше? Или нет?

— А потом? Что будет потом?

Его глаза недовольно моргают, как будто мой вопрос отвлекает калеку от сладостных мечтаний. Впрочем, недовольство не мешает ответить:

— Сынок, похоже, нашел для меня новое пристанище. Надеюсь, оно окажется уютнее, чем то, что досталось тебе. А впрочем, неважно. Любое сгодится, лишь бы…

Он говорит об этом почти равнодушно, как если бы совершал прыжки из тела в тело по пять раз на дню, а я все еще не могу забыть страх, настигший меня в беззвездном мраке. Там, где и бояться-то было нечего. Потому что не было ничего.

— Лишь бы начать игру сначала.

Что еще за игра?

Опускаю тряпку в ведро с уже заметно помутневшей водой. Вонь, наверное, вокруг стоит страшная. Должна стоять. Только мой нос ее не чувствует. Боль есть, а запахов, вкусов, ощущений… Я ведь толком не ощущаю тела. Все еще. Кажется, будто плаваю в просторной кадке, заполненной густым сиропом, и хоть могу дотянуться до ее стенок, но между ними и пальцами остается какая-то странная прокладка. Упругая, готовая принять любую форму, но слишком прочная, чтобы разорваться.

— Скажите, эсса…

Он вздрагивает. Непритворно. И переводит на меня взгляд не просто осмысленный, а острый, словно только что заточенный нож.

— Как давно я не слышал подобного обращения… Успел забыть это необъяснимое тепло, согревающее душу.

Скучает все-таки? Сожалеет о мире, который некогда покинул? Но ни за что не вернется, потому что здесь его ждет бесчисленное количество перерождений и какая-то странная игра.

— Вам все равно, в какое тело попадать?

— Конечно. — Глаза Себерро Рена смотрят на меня невинно и простодушно, почти просветленно. — Из любой плоти можно слепить все, что понадобится. Между этими двуногими куклами нет различий, они послушны и податливы, нужно только… — Он вдруг замолкает, всматриваясь в мое лицо так пристально, будто хочет просверлить в нем дыру, да не одну. И наконец после пугающе долгой паузы заключает: — Я не знаю, можно ли тебе верить.

Мимолетно хочется возмутиться, подняться на ноги, гордо швырнув тряпку в сторону, принять позу оскорбленного вельможи и… Может быть, произнести пламенную речь в защиту собственной честности.

Я же один из вас.

Я свой!

Или… нет?

Неужели некоторые выходцы из империи принимают сторону чужаков? Такая мысль лишь поначалу кажется вздорной и нелепой. Лишь первые несколько минут. А затем на смену ей приходит другая: почему бы и нет? Все возможно. Выгоду можно найти в любом, даже самом неприглядном, месте. Но куда проще и правдоподобнее, а потому и гораздо страшнее выглядит предположение, что мы, перейдя границу жизни или смерти, по-прежнему враждуем друг с другом. Здесь. В мире, существование которого казалось мне бредовой выдумкой.

Война? Что ж, это не самый плохой способ бороться со скукой.

И я равнодушно разрешаю:

— Не верьте.

Теперь наступает моя очередь молчать, в надежде что Себерро Рен, как и все старики, окажется словоохотливым в ущерб разуму.