Феликс Крес - Страж неприступных гор

— Хорошо, Кеса, — сказал Готах, который был влюблен в жену без ума, но только как человек; как лах'агар он атаковал ее с иных позиций, нежели Мольдорн, хотя отнюдь не реже. — Но может быть, для княжны пока не подвернулся случай, чтобы стать этим самым демоном-убийцей?

— В самом деле?

— Насколько, однако, ты можешь гарантировать, что так будет всегда? Что ничего не изменится, что княжна Ридарета всегда будет господствовать над Риолатой? По понятиям любого существа в Шерере эта девушка бессмертна. Если не сегодня или завтра, то, может, через десять, пятьдесят или сто лет она своего добьется.

— То есть? Прикажет уничтожить сто тысяч человек? Если даже и прикажет, если даже у нее будет возможность воплотить подобные намерения в жизнь, то посланников, надо полагать, это никак не касается? А может, наоборот — мы вдруг начнем исправлять нехороший мир?

— Ты знаешь, что я говорю о сохранении равновесия. О Ферене.

— Послушай, историк… Княжна, может быть, и бессмертна, но зато отражение Ферена смертно. Похоже, что эта эманация сил Шерни действительно раз в несколько столетий приобретает облик трех сестер, тем не менее она остается лишь символом Ферена. Ни одна из сестер не носит в себе суть Шерни, и мы оба об этом прекрасно знаем, особенно ты. Ты знаешь, кто такая королева Эзена, лучше всех на свете. И столь же хорошо ты знаешь ее невольниц. Всех трех.

Она улыбнулась со свойственным ей духом противоречия.

— Только две из них — воплощения сестер. А третья даже уже не невольница, — со всей серьезностью объяснил Готах, не обращая внимания на едва скрываемую злость Мольдорна, которому супружеские шуточки и препирательства нравились не больше, чем дохлая крыса. — Она…

— …твоя жена. Ну ладно… А вы? Чего вы добились?

Готах снова сдержал улыбку. Оставив аппетитные подробности на потом, он в общих чертах рассказал о Брорроке и о том, за что взялся старый капитан.

— Если старик исполнит свое обещание, то… мне будет ее жаль. Ридарету, — сказала Кеса, обдумав услышанное. — Но это обычные счеты между пиратами, ничего такого, с чем ей бы не приходилось иметь дела постоянно. Это ее жизнь и ее собственная судьба. Раньше или позже… может, Броррок, а может, кто-то другой… Она бессмертна, но не неуничтожима.

— Она преступница, которую следует казнить на площади, — спокойно сказал Мольдорн.

— А ты, господин, обычный дурак с математическими способностями, но не более того. Каких наград ты хочешь для нее за добрые поступки, если столь усердно требуешь кары за дурные?

— Хватит уже лаяться, ваше благородие, — предостерегающе проговорил посланник. — Чаша терпения может в конце концов переполниться.

— И что ты тогда сделаешь, король всех глупцов?

— Перестаньте, — потребовал Готах.

— Нет, я хочу услышать ответ, — заявила посланница, откинувшись на спинку стула и слегка приподняв свои королевские брови. — Его благородие Мольдорн — грубиян, негодяй и глупец среди глупцов; присутствие его среди нас я считаю мучительным наказанием. Только за что?

— Кеса…

— Нет, — отрезала она. Готах никогда еще не видел жену такой. — Подумай о том, что близок тот миг, когда ты услышишь от меня: его благородие Мольдорн или я. И тебе, увы, придется выбирать.

— Ты ведь не всерьез?

— Ну конечно шучу… Ты грубиян, глупец и негодяй, Мольдорн, — заявила она математику. — Что ты на это ответишь? Сожжешь меня вырванным из Полос огнем? А может, превратишь в камень?

Последовала короткая пауза, затем, совершенно неожиданно, Мольдорн рассмеялся.

— Превратить в камень? Ты уже камень, Кеса, — доброжелательно заметил он. — Как ты наверняка слышала, ваше благородие, мне в жизни приходилось немного иметь дело с женщинами… Одна из них была даже посланницей, к тому же моей женой, ибо это не совсем сплетни и слухи. Но Слава не была такой, как ты. Немного жаль. Прости мне мою грубость. В глупости не обвиняй, ибо это неправда. А негодяем я имею право быть, ибо борюсь за справедливое дело, и значение имеют мои поступки, а не натура.

Ему удалось застать посланницу врасплох.

— Однако ты слегка зарвался, — помолчав, сказал Готах. — Ведь сейчас ты скажешь, что и поступки, по сути, не имеют значения, поскольку важна цель, а справедливая цель оправдывает любые средства… Это высказывание далеко не ново, Мольдорн.

— Не ново и не ложно. Лишь бы вера в человека и добрые намерения Кесы оказались более спасительными для мира, чем подлость негодяя Мольдорна… Но скорее подлый Мольдорн спасет мир. А почему? Потому что так уж оно есть. Доброй вам ночи, а ты, прекрасная госпожа из камня, еще раз прими мои извинения. Вероятно, я всегда буду твоим оппонентом, но, надеюсь, никогда не стану врагом.

— Почему ты никогда со мной так не разговариваешь, Мольдорн? — с легким упреком спросила она, платя математику за неожиданную вежливость.

— Потому что мне не хватает терпения. Потому что я всю жизнь слышу: «с одной стороны… но с другой стороны…». Если я даже и негодяй, то Шерер для меня крайне важен. Я хочу его спасти, и меня ничто не остановит. А суждения, которые я высказываю, может, и кажутся опрометчивыми, однако следуют не только… из того, что ты назвала «женской интуицией», то есть из внутреннего убеждения в чем-либо. Прежде всего — из иного хода рассуждений.

— Какую ошибку я совершила в моих рассуждениях?

— Методологическую, ваше благородие, — язвительно сказал математик. — Ты даешь процентные оценки, я же оперирую абсолютными величинами. Ты говоришь: княжна добра, поскольку делает лишь половину того, что могла бы делать, будучи Рубином. Я говорю: это преступница, ибо она совершила сотню преступлений, и не имеет значения, что она могла бы совершить их двести. Добра ли она потому, что носит в себе Рубин? Ведь таким образом, Кеса, ты оправдываешь почти любое преступление. Притаившийся с ножом в переулке грабитель тоже добр — ведь он всю жизнь был голоден; пират тоже добр — ведь его ежедневно бил в детстве пьяный отец, потом отца сменил капитан корабля… Каждый из них носит свой Рубин — у одного это голод, у другого гнев… И каждый из них наверняка мог бы творить больше зла, чем творит. Однако объективно это гнусные люди, и — опуская приводящие к тому причины — следует ожидать от них дальнейших гнусностей. Так что твоя вера в подобных людей — лишь вера, ваше благородие. Наивная.

Из соседней комнаты появился Йольмен.

— А вы все еще разговариваете? Пойдем со мной, Мольдорн. Я же просил, чтобы ты нашел немного времени! — укоризненно напомнил он. — Я нашел в уравнениях Тамената нечто такое, чего совершенно не понимаю. Помоги мне.

— Да. Я как раз собирался идти к тебе.

После нескольких месяцев разлуки Готаху мечталось о любовных утехах, но оказалось, что… он к ним не способен. Мужская сила редко его подводила, так что он разумно поискал причину там, где ее и следовало искать, а именно — между ушами, и вовсе не ниже. Вечерний разговор его взволновал; он слушал жену, слушал… товарища, но не друга… Ему хотелось продолжить разговор, прочие желания могли и подождать.