Вера Камша - Яд Минувшего. Часть 1

Солдат притащил ужин, Эпинэ лениво ковырнул наперченную свинину и устыдился того, что не голоден. Хлеб дорожал не по дням, а по часам, что до приличного вина, то оно уверенно становилось редкостью. Скоро придется грабить окрестные деревни, хотя их и так грабят. До весны «Великая Талигойя» сожрет себя самое, а дальше что? А ничего, со всем нужно покончить раньше.

Иноходец отправил в рот пару оливок и запил вином, прикидывая, что напишет «невесте» и Реджинальду. Если он рассчитал верно, известий от Лионеля следует ждать не позже, чем к концу месяца, а если — нет? Когда он уговаривал Айрис, главным были впутавшиеся в мятеж друзья и вассалы, теперь все заслонила Оллария. Карваль тоже это чувствует, да и остальные южане больше не хотят уходить. Дора что-то перевернула во всех, словно дошедшие до кровавого фонтана принесли еще одну присягу. Главную и единственную…

Робер жевал оливку за оливкой, глядя, как жаркое покрывается слоем застывающего жира. После Сагранны смерть казалась выходом, теперь стала предательством, да и Матильда велела ему жить. Спасибо, не приписала «долго».

Из Тарники вестей не было, но Иноходец не сомневался: принцесса решилась на разрыв. Что ее доконало? Смерть Удо, которая еще может оказаться ложной, или все сразу, от зимы до Айнсмеллера? Джереми клянется, что раздевал труп, а Дикон не помнит, запер он двери или нет. Может, и не запер, только вряд ли Борн без сапог и камзола незамеченным выбрался из чужого дома и исчез. Да и куда бы он пошел? Только к Дугласу, а Дуглас бросится к Матильде… Если так, понятно, почему принцесса засела в Тарнике, но почему они молчат?! Не верят?

Внизу что-то зашуршало, вцепилось в ногу, полезло вверх. Робер рванулся вскочить, но серый хвостатый клубок уже добрался до груди. Клемент! Клемент в Олларии?!

— Это ты? — Повелитель Молний очумело потряс головой, дивное виденье никуда не делось. Только чихнуло и решительно поползло к лицу. — А ну покажись!

Прятаться гость не собирался, скорее наоборот. Иноходец отодрал невесть откуда взявшегося приятеля от камзола и осмотрел со всех сторон. Крыс заверещал и дрыгнул задними лапами. Выглядел он отменно, блестели глазки-ягодки, воинственно топорщились усы, весело розовел хвост, только шкурка стала совсем светлой. Поседел. От старости или от ночной скачки?

— Ты откуда? — спросил Эпинэ, водружая Его Крысейшество на стол.

Клемент дернул носом. Он любил хозяина, но пожрать любил еще больше, а вокруг пахло едой. Нос дернулся еще раз, Клемент лихо развернулся и издал требовательный писк. Оголодал! Рука Робера сама отломила кусок хлеба, обмакнула в соус и положила на тарелку. Крыс почесал за ухом и рванул к угощенью с явным намереньем подкрепиться.

— Обжора, — укоризненно произнес герцог. Клемент не ответил — он был занят. Добравшись до корки, крыс вцепился в нее передними лапками, раздалось знакомое чавканье. Эпинэ на всякий случай прикрыл глаза ладонями, досчитал до шестнадцати, убрал руки: Его Крысейшество сидели на столе и старательно угощались.

— А Матильда в Тарнике. — Иноходец подлил себе вина и поднял бокал. — Вот она обрадуется. Ну, давай за встречу, что ли.

Клемент и ухом не повел. Эпинэ брызнул красным вином на изогнувшийся змеей хвост. Хвост недовольно дернулся, и Робер торопливо закусил щеку. Не хватало разрыдаться над лопающим крысом. Не над матерью, не над жертвами Доры, а над выскочившей из прошлого живой и здоровой зверушкой.

— Посажу в ящик, — пригрозил обжоре Иноходец, — а то мало ли… Кошки, собаки, люди…

Корка стремительно кончалась, Робер допил бокал и потянулся к блюду: морить Его Крысейшество голодом было кощунством.

В приемной затопало и забормотало, Эпинэ бросил хлеб на скатерть и, не ожидая ничего хорошего, повернулся к двери. Видеть кого-либо не хотелось, но желания Повелителя Молний никого не волновали.

— Монсеньор, — Дювье казался смущенным, — тут… У черного хода двое, старик и мальчонка. В капюшонах. Кажется, смирные. Говорят, вы их ждете. Вроде как вестника посылали…

Вестник покончил с первой коркой и потянулся за добавкой. А он совсем рехнулся, если решил, что Клемент сам отыскал хозяина.

— Закатные твари! — выдохнул сержант. — Крыса!

— Познакомься, — велел Эпинэ, прижав пальцем многострадальный хвост, — это Клемент. А тех двоих давай сюда, это друзья. Да, вот еще что… Их никто не должен видеть.

Кони огнеглазого Флоха плясали среди золотых небесных стрел. Вороные — ночь, белые — день, каждый есть отражение каждого и каждый сам по себе, им нет числа, они мчатся из заката в рассвет и из рассвета в закат навстречу друг другу. Черные и белые встречаются на заре, когда небо становится страшным, как кровь, и прекрасным, как лепестки весенних роз.

— Монсеньор вас примет.

Мэллит вздрогнула и увидела воина высокого и усталого. Он смотрел на достославного из достославных, и глаза его были обведены синими кругами, а на шее и щеках пробивалась темная щетина.

— Идите за мной, — велел воин, и они пошли по увешанной железом и раскрашенным полотном лестнице. Мэллит переставляла ноги, не чувствуя ничего, кроме тяжести, ставшей в последние дни нестерпимой. Усталость выпила все чувства и запорошила память серым пеплом, даже боль стала сонной и далекой, словно принесенный ветрами плач. Гоганни помнила, что дорога началась с радости, но дальше клубилась пыль, заметая все, кроме любви.

— Монсеньор очень устал, — попросил провожатый, — не задерживайте его.

— Мы будем кратки, как краток зимний день. — Достославный из достославных шагнул в белую дверь, на ней тоже плясали кони, а дальше были золото и тьма.

— Кто вы? — Худой человек стоял у стола, на его плече сидела серая крыса, а прядь надо лбом была белой. — Это вы привезли Клемента?

— Он был с нами, — подтвердил достославный. — Наша дорога была длинной, но мы успели.

— Я знаю вас, сударь? — Мэллит тоже его знает. Нареченный Робером, друг любимого и ее друг, поэтому она и шла… долго-долго. — Я совершенно точно вас видел, но не могу вспомнить где. Вы из Сакаци?

— Мы проделали долгий путь, но я вижу на руке золото…

— Да, я обручен и счастлив. — Худые пальцы тронули браслет, она знала и эту руку, и это лицо!

Друг добр и благороден, в его сердце нет грязи, только боль.

— Но чем я могу помочь вам? Вы выбрали не лучшее время для путешествий.

— Мы его не выбирали, — покачал головой достославный, — его выбрали вы.

— Простите, — нареченный Робером прикрыл глаза ладонями, закрывая душу от демонов, — я соображаю хуже, чем обычно. У меня была лихорадка… Собственно говоря, она еще не кончилась…

— Блистательный болен? — не выдержала Мэллит, и тут друг ее заметил.