Лана Туулли - Алхимик в Пустыне

Дурное он учуял за сотню тролльих шагов. Остановился, принюхался, убедился, что волчьи чувства его не обманывают и опасливо, крадучись, отважился приблизиться.

Трое бедолаг лежали, наполовину засыпанные песком — выпученные глаза и багровые лица свидетельствовали о том, что смерть наступила от удушья. "Что ж вам так не повезло, ребята?" — пробормотал буренавец. Приближаться к мертвецам он брезговал, но у них могла быть вода, а потому оборотню пришлось перекинуться в человека, подойти и обыскать трупы. Три фляжки с водой нашлись чуть в стороне — видимо, бедолаги бежали, спасаясь от неведомой опасности, бросив свое имущество. Оборотень напился, перелил воду в самую большую из фляг, пристроил ее на шее; после недолгих колебаний снял с одного из мертвецов халат — ночи в Пустыни оказались на удивление холодными, даже волчья шкура не спасала.

Вернувшись в более пригодное для дальних путешествий состояние, буренавец постарался как можно лучше запомнить место, где остались погибшие, и потрусил на запад, искать какое-нибудь селение.

Через пару лиг он наткнулся на двух кентавров, также пострадавших от Пустыни. Кентавры не погибли — старший, бывалый путешественник, догадался переждать напавшую на них песчаную бурю, плотно закутав голову накидкой. Зато его дочь, молоденькая кобылица, перепугавшись, поранила ногу и теперь еле-еле ковыляла, оставляя на песке цепочку алых капель.

— И какая нелегкая дёрнула нас отправиться в эту клятую Пустыню? — сформулировали получеловеки основной итог пережитого ужаса. Любопытство и азарт благополучно ушли в прошлое, и путешественники поспешили на запад — там, если не обманывала карта старого кентавра, находился оазис Диль-Румайя.

А восемьдесят самых отважных — или самых глупых? — существ-претендентов продолжали двигаться по Новому руслу Дхайят, постепенно приближаясь к точке поворота — огромному ущелью, опоясывающему пик Абу-Кват. В какое-то мгновение грифон заметил — даже не заметил, а почуял, по изменившемуся движению воздуха, по ауре, исходящей от окружающих скал, — что впереди их ждет свобода. Рыжик поднялся на крыло, мгновенно вырвавшись вперед, обгоняя и страдающего излишней инерцией Золотого Жука, и порядком вымотавшегося джорта — и точно. Скалы вдруг закончились, и перед существами-претендентами открылось почти ровное, гладкое, как стол — и также усеянное объедками-обломками — ограниченное почти отвесным Обрывом дно ущелья.

Львиный Источник

Кадик ибн-Самум, украсив свое сухое желтое лицо тонкой зловещей улыбкой, наблюдал картину разрушений, которую оставили после себя Духи Пустыни. Рядом, едва удерживаясь от боязливого постукивания зубами, отчаянно кусал пальцы Далхаддин — отраженное в хрустальной сфере зрелище задушенных песчаной бурей существ его не радовало.

— Это ужасно, — прошептал ученик мага. Кадик услышал, но понял по-своему:

— Действительно, ужасно. Всегда подозревал, что наши предки были хитрыми прожорливыми обманщиками, но думал, у них все-таки имеется какая-то совесть: так наплевательски относится к просьбе своего верного поклонника… ц-ц-ц… Попробуем еще раз. У нас остались ягнята?

— Один, — указал Далхаддин на успокоенного заклинанием барашка, привязанного за развалинами беседки. — Я думал, мы им поужинаем…

— Поужинаем, поужинаем, — согласился Кадик, возвращаясь к нарисованной пентаграмме. — Вот только не мы.

По велению волшебника ингредиенты, потребные для повторения обряда вызова Духов Пустыни начали занимать свои места — лепешки, высушенная тыква, бултыхающая остатками воды, гроздь сморщенного винограда… Наемники сердито засопели, провожая голодными взглядами последнего ягненка, но не стали нарываться и вернулись к прерванному занятию — бросать кости, отыгрывая чужую долю «сокровищ».

— Апай туин-ха сукраи драбихайт! Ану Сараах котэ-ней амаир наи! ..

Ветер подхватил слова заклинания, вплетая их в потоки песчаных волн. Тьма сгустилась — не привычные вечерние сумерки, а тревожная, многозначительная мгла, порожденная бурлящей энергией, которая металась, билась, не в силах найти выход… Через несколько мгновений разрушенный Львиный Источник озарил отблеск молнии — искра пробежала по черному посоху Кадика, которым волшебник размахивал, убеждая Духов подчиниться его воле. Посох наполнился жизнью, перекачивая Силу в своего хозяина; голос Кадика ибн-Самума усилился, заставляя дрожать камни. Ану Сараах! Апай туин-ха сукраи драбихайт! Заклинаю вас, Духи Пустыни! Внемлите моему слову! Исполните мою волю! Возьмите жизнь, кровь и плоть, ибо вам они принадлежат по праву Силы!

Голос, ветер и песок завертелись черным смерчем. Белесый поток энергии, перетекающий из посоха в мага вдруг прекратился — и Духи Пустыни поднялись над Львиным Источником и бросились на юго-восток, в сторону плоскогорья, там, где была обещанная магом добыча. Люди, гномы, кентавры, полуэльфы — одним словом, все те, кто не справился с любопытством и рискнул лично пронаблюдать, как происходят состязания существ-претендентов.

Далхаддин в ужасе упал на колени — учитель, что вы делаете! Там же люди!

Волшебник его не услышал — он стоял, раскинув руки, самозабвенно повторяя последние слова заклинания.

Потом Далхаддина-Улитку посетило три соображения. Первое — оптимистичное, — пообещало, что песчаная буря успеет растратить половину своей убойной силы, пока доберется до самых любопытных и скорых на ногу Участников. Второе — разумное, — напомнило, что среди потенциальных жертв немало волшебников, знакомых хотя бы с элементарными защитными чарами. Как-нибудь уберегутся.

А третье, самое печальное соображение, касалось того факта, что Кадик ибн-Самум, судя по довольной усмешке, не собирался останавливаться на достигнутом.

А ведь ягнята уже закончились…

Между Ильсияром и Хетмирошем. Полночь

Мэтресса Вайли собиралась отойти ко сну. Повесила на спинку стула мантию, уселась за стол и приступила к хлопотной, трудоемкой процедуре наведения красоты. В ритуале участвовали чудодейственные мази, кремы и тоники, кисточка из шерсти бирмагуттской обезьяны(44), большое зеркало, десяток папильоток, горячее полотенце, горничная-скелет, которая стоически терпела раздражение волшебницы, и кастрюлька с отваром листьев мандрагоры. Кастрюлька стояла на спиртовке, исходя целебным паром — уникальное средство для омоложения кожи, избавления от морщин и профилактики простудных заболеваний.

Рядом на походном столике присутствовала хрустальная сфера на подставке из мраморных драконов и большая шкатулка из зеленоватого нефрита, украшенная затейливой резьбой.