Лана Туулли - Алхимик в Пустыне

— Выше, — приказал волшебник, и он взлетел к облакам.

Узкое, похожее на вытянутый язык плоскогорье между старым и новым руслом исчезнувшей реки, открылось перед ним во всем великолепии. Кадик нахмурился — он увидел астральную проекцию бушующей за Горой Сфинксов бури и, пересчитав яркие радужные ауры волшебников, понял, что любопытные Участники, решившиеся посмотреть на финиш своих ненаглядных претендентов, оказались гораздо живучее, чем он думал. В астральном в и дении зрелище было подобно грозди звезд, неведомо как спустившихся с небосвода — едва ли не сотня мелких, почти микроскопических, несколько более ярких, десяток или дюжина — крупных, чуть ли не с горошину…

— Неужели мэтр Пугтакль, да попадется он на зуб древоточцам, все-таки избежал моего гостеприимства? — пробормотал Кадик, внимательно сканируя плоскогорье, Обрыв, ущелье… Что это? Яркие искорки почти у подножия Абу-Кват! Это не мог быть Далхаддин — ученик щедро поделился маной с наставников, и сейчас должен быть ощущаться как размытое, тусклое пятно (да вот же он, идет вдоль Обрыва!). Тогда — кто же это?

Искорка лукаво подмигнула и исчезла в паутине древних чар, стороживших посмертный покой древних владык Империи Гиджа-Пент.

О Духи Пустыни, что за шутки?!

Почтенный маг приблизился к месту, где только что наблюдалось странное явление — но сейчас у заброшенного колодца, рядом с тем местом, где когда-то Кадик спрятал тысячу отборных големов. Ах, вот в чем дело! Искра — наверняка какой-нибудь пост-эффект наложенных на истуканов чар. Эльф-маг уровня Пугтакля должен сиять, как солнце на небосводе… Если, конечно, не прикрыт защитными заклинаниями, если не растратил запас маны, если не лежит без чувств, зарывшись в песок, если, если, если…

Разозленный тем, что глобальный план одним ударом покончить с цветом магической общественности шести королевств, не удался, Кадик ибн-Самум не обратил внимания на мелкий, едва заметный всплеск энергии у самого края Обрыва.

Откуда-то издалека до мэтра Карвинтия доносилось перепуганное ржание. "Откуда здесь взяться лошадям?" — нахмурился алхимик, с трудом возвращаясь в реальность. Почему так темно? Неужели он задумался, задремал и потерял счет времени? А где Ханна и Любомарта? Не то, чтобы Карвинтий скучал по своим родственницам, но было в их пустой болтовне что-то умиротворяющее и домашнее.

Оглядевшись по сторонам, мэтр убедился в том, что родственницы его покинули — или, что весьма вероятно, превратились в двух лошадей, топчущихся рядом с погасшим костром. Животные ржали, беспокоились, трясли гривами, но не рисковали покидать пристанище единственного человека в Пустыне. А может, просто не знали, куда им податься.

Голова Карвинтия болела — этакое тупое, взболтанное состояние, которое бывает после хорошего солнечного удара; перед глазами иногда пробегали искорки, внутри — мутило и булькало, как утром после студенческой попойки… Мэтр Карвинтий успел подумать, что, должно быть, заболел от переживаний, а потом вспомнил о самом главном.

Его сокровище — расшитый льдистым бисером кошелек и драгоценности — лежало рядом, на песке. По крайней мере, то, что от него осталось — обугленные ошметки и несколько спекшихся в уродливые капли оплавившихся кристаллов. Не в силах поверить, что Судьба так жестоко посмеялась над его чаяниями, Карвинтий поднял тлеющие остатки кошелька, сгреб в горсть фальшивые драгоценности, вместе с песком и мелким гравием, и завыл от безутешной тоски.

Ему казалось, что жизнь кончилась, что его душа уже оторвалась от тела и теперь мечется между мирами, не находя последнего приюта…

Наверное, так оно и было.

3 часа ночи. Замок Фюрдаст.

— Ваше высочество… — осторожно позвали из-за двери. — Ваше высочество, можем ли мы поговорить с вашим супругом?

Принцесса Ангелика приоткрыла один глаз, в сонной полудреме отмахнулась от навязчивых голосов и поудобнее устроилась на подушке.

За дверью не желали униматься.

— Ваше высокоблагородие! — настойчивые голоса принялись домогаться почивающего Октавио Громдевура. — Ваше высокоблагородие, очнитесь!..

— Хватит церемоний! — возмутился один из голосов. Кажется, принадлежащий министру Ле Пле. — Мэтр Фледегран, в виду чрезвычайной ситуации приказываю вам вышибить дверь!

Что ответил мэтр Фледегран, принцесса не разобрала, да это и не потребовалось. Раздосадованный непрекращающимся шепотом, Октавио сполз с перины, подхватил с ночного столика тяжелый серебряный канделябр, дошлепал до двери, рывком ее распахнул и от души саданул подсвечником по первой же попавшейся конечности.

Послышался грохот падающего тела.

— Ну, чего вам? — хмуро поинтересовался бравый генерал. Ангелика приподнялась на локте, посмотрела, как ее муж — в развевающейся на ночном сквозняке рубахе, коротких белых подштанниках, босой и небритый, разговаривает с поминутно извиняющимся придворным магом.

— Что-то случилось? — сонно поинтересовался принцесса.

— Спи, дорогая, — ответил Громдевур. — Мне тут прогуляться кой-куда требуется…

Он быстро вернулся к ширме, отгораживающей спальню от гардеробной, буквально за минуту оделся и энергичным шагом удалился прочь.

— Куда же ты среди ночи… — пробормотала принцесса, возвращаясь в царство Гьюпсюэ. Вот так всегда… Не успеешь выйти замуж за воина, как он начинает собирается во всякие там походы, сражения…

Вывод, который следовал из этого рассуждения, сработал, как ведро холодной воды. Принцесса подскочила, наскоро нашла домашние туфельки, накинула халатик и побежала следом за мужем.

— Где он? — строго потребовала она ответа от обнаруженного в коридоре министра Спокойствия. — Куда направился на этот раз?

— Да, собственно… — господин Ле Пле лелеял шишку на лбу. — Возникла чрезвычайная ситуация…

— Только не смейте говорить, что мой собственный брат отправил Октавио ловить очередных расшалившихся сфинксов! — закричала принцесса, мгновенно выходя из себя. — Я ему уши оборву! Я ему корону-то обломаю! Ну, дождется он у меня!

Принцесса Ангелика, подхватив оставленный Громдевуром канделябр, бросилась на поиски какого-нибудь мага-телепортиста.

Через четверть часа в Королевском Дворце Талерина полыхал роскошный семейный скандал. Мрачный король Гудеран сидел в своем кабинете за столом, на котором была разложена карта Кавладора и прилегающих к нему земель, рассеянно крутил в пальцах карандаш, а Ангелика, размахивая подсвечником, отчитывала его за ошибки внешней политики. Гудеран был бы рад намекнуть сестре, что час — ранний, политика — сложная, а ее эмоции — чрезвычайно не уместны, но опасался канделябра, а потому молчал.