Екатерина Лесина - Хроники ветров. Книга суда

Рубеус молчит, он намеренно меня игнорирует, а мне смешно, правда, у этого смеха легкий привкус истерики, ну да я просто не умею смеяться иначе.

— А тебе не страшно? — Все-таки Мика не выдерживает, касается запретной темы и Рубеус мрачнеет еще больше.

— Чего же мне бояться в моем замке?

Намеренно подчеркиваю «моем», хотя видит Бог, в Хельмсдорфе нет ничего моего. Я это понимаю, а Мика — нет, она с радостью заглатывает брошенный крючок, думая, что дразнит меня.

— Ну, например того, что замок скоро перестанет быть твоим… или того, что ты сама перестанешь быть. В физическом плане. Ты не боишься смерти?

— Нет. А ты?

Мика смеется, как-то чересчур нервно. Ну тема такая… специфическая. Отсмеявшись, она долго и задумчиво вертит в руках вилку — тонкие запястья, тонкие пальцы, тонкие золотые браслеты — и задает очередной вопрос.

— Дик не хочет быть твоим секундантом. Я, кстати, тоже, остаются люди. Ты же не против?

А это уже почти оскорбление, впрочем, теперь я намного проще отношусь к формальностям, и на оскорбление не оскорбляюсь.

— Конечно, нет. Пусть это будет Фома.

— Почему он? — В голосе Рубеуса звучит недовольство. — Почему опять Фома?

— А почему нет? Ему я хотя бы доверяю.

— А мне, значит, не доверяешь?

— Ну… как тебе сказать… не то, чтобы не доверяю, но в силу некоторых обстоятельств вынуждена относиться с определенным предубеждением. — Получилось красиво и вежливо, но Дик отчего-то поперхнулся соком, а Мика фыркнула, как кошка, упавшая в ванну с духами.

Впрочем, она и есть кошка, а судя по запаху, в ванну с духами падает регулярно.

— И, кроме того, Фоме я многим обязана. Мне бы не хотелось терять его из виду. В случае победы ты же не станешь убивать его?

— Сама знаешь, что нет.

— Не знаю. Ты же у нас стал настоящим да-ори. А они не склонны думать о ком бы то ни было, кроме себя. Вот я и беспокоюсь о хорошем человеке.

— Перестань. Конни… пожалуйста… — Рубеус хотел что-то сказать, но промолчал. А я сижу и думаю о том, что если бы знать… если бы поверить, что хоть что-то для него значу… да я бы уступила этот чертов замок вместе с башнями, шпилями, никчемушными флюгерами и двором, усыпанным мелкой зеленой галькой. Все, лишь бы только он не обрывал нить, существующую между нами. Без нее вернется темнота, холодная бездна и одиночество.

Я не сумею вынести одиночества.

Я хочу рассказать обо всем этом, но… не гордость, что-то совершенно другое, запрещает говорить. И Рубеус тоже молчит.

— А ты думала о том, что станешь делать после поединка? Ну, куда пойдешь и все такое… — Мике удается разрушить молчание и вместе с ним мою минутную слабость. Нечего плакать, все уже решено и как всегда, без моего участия.

— Не думала. — Вообще-то у меня два варианта: Тора и Карл, и оба мне не нравятся. Хотя есть еще третий. Тогда и идти никуда не понадобиться, и вообще все неприятности разрешатся одним махом, главное, все правильно рассчитать…

Идиотская мысль. Идиотская идея. Идиотский вечер.

— Ты ведь не планируешь остаться здесь?

— Почему?

— Ну… это как-то неприлично, ты не находишь?

— Мика, — Рубес говорит тихо, но настолько выразительно, что даже у меня возникает желание спрятаться под стол. — Сейчас ты замолчишь и выйдешь из-за стола. И сделаешь так, чтобы я тебе не видел. Сегодня, завтра и желательно послезавтра. Это первое. Второе, Коннован останется в замке. И третье, если кого-то что-то не устраивает, то… — выразительный кивок в сторону двери послужил хорошим завершением вечера. А Мика разозлилась, вернее, разобиделась — выпяченные губы, дрожащие ресницы и огненный шлейф оскорбленного шелка.

— Я, пожалуй, тоже пойду, — Дик подымается. — Спасибо за приятный вечер.

— Пожалуйста.

Пытаюсь быть вежливой, но взамен получаю лишь всполошенный взгляд. И кого он здесь боится? Меня? Мики? Рубеуса?

Кстати, о Рубеусе, теперь мы остались вдвоем, разделенные черной лентой стола.

— Выпьем?

Мое предложение не вызвало энтузиазма.

— Может не стоит?

— Почему?

— Завтра все ж таки… поединок.

— И что? Я же не собираюсь напиваться вдрызг. Нам это вообще сложно. Но по чуть-чуть, в память о прошлом, так сказать, прощальный вечер.

— И с кем прощаешься? — Рубеус поднялся и — о какое безобразное нарушение этикета — самовольно пересел. Теперь разделяющее нас пространство не составляло и полуметра. Пожалуй, чересчур близко, чтобы я чувствовала себя спокойно. И взгляд его мне не нравится… внимательный такой взгляд, подозрительный.

— Что ты задумала, Коннован Эрли Мария, Хранительница Северных границ?

— Я? — Врать, глядя в глаза, сложнее, чем просто врать.

— Ты, Конни, ты. Ты выглядишь чересчур уж довольной.

— А тебе хотелось бы, чтобы я выглядела несчастной?

— Нет.

— Тогда в чем проблема?

— Конни…

— Коннован.

— Коннован, — послушно исправляется он. — Пожалуйста, хотя бы попытайся подумать о том, что я тебе сказал. Пока я здесь, Хельмсдорф — твой дом. Что касается Мики, то… это же мелочи. Ну хочешь, я поклянусь всеми ветрами сразу, что она больше рта не откроет? Хочешь, я ее вообще отошлю?

Хочу, очень хочу, но существо, плотно засевшее внутри меня, нашептывает, что все обещания — ложь. Мне всегда врут, так почему этот случай должен быть исключением?

Существо внутри право, и пускай правота эта причиняет боль, но тем хуже для меня.

— Я не хочу драться с тобой, — говорит Рубеус.

— А я хочу. И буду. Завтра. Фоме привет, я буду очень рада увидеть его.

Рубеус

Значит, Фому она будет рада увидеть, с Фомой она разговаривала нормально и даже иногда улыбалась. Фома — единственный, кому она улыбалась. Знать бы, что произошло на Проклятых землях… впрочем, вряд ли знание что-то изменит. Вызов брошен.

Рубеус почти не сомневался, что победит, и не из-за какого-то там мифического рейтинга, а потому, что Коннован пребывала в каком-то совершенно необъяснимом состоянии, где-то между депрессией и задумчивостью. Сначала Рубеусу казалось, что это со временем пройдет, но с каждым днем становилось лишь хуже. Теперь вот вызов.

Глупо, но правильно. Или все-таки не правильно? Мика что-то чересчур уж довольно, а Коннован улыбается так, будто все заранее просчитала.

— Так ты будешь пить? — Бокал в ее руку выглядел неестественно большим, а вино в бокале неестественно темным. Вино пахнет летом, а в горах вечная зима, приправленная мелким сыпучим снегом, низкими облаками и несбывшимися надеждами.

В такой вечер только и думать, что о надеждах.

Рубеус все-таки налил себе вина.

— За твое здоровье, — сказала Коннован, улыбаясь. — Честное слово, мне жаль, что так получилось.

— Мне тоже. — У вина резкий вкус, дисгармонирующий с запахом. У Коннован печальные черно-лиловые глаза, дисгармонирующие с улыбкой.