Екатерина Лесина - Хроники ветров. Книга суда

Брик не договорил, а я поняла, что к уже существующим проблемам добавилась еще одна. Рубеус. Какого лешего он здесь делает?

— Всем п-привет… Коннован, я за тобой, собирайся.

— Куда?

— Туда, — он ткнул пальцем в потолок и пригнулся, когда технозверь вздрогнул, пропуская сквозь себя очередную взрывную волну. — Пошли.

Он же пьян… он до такой степени пьян, что на ногах с трудом держится. Взгляд блуждает по комнате, и чтобы не встречаться с этим взглядом, Брик почти сполз под стол, а люди уткнулись в бумаги.

— Это кто? — Рубеус оперся о дверной косяк. — Что они тут делают?

— Они тут работают.

— С тобой?

— Со мной… — черт, нужно увести этого идиота, пока беды не случилось. Только бы драку не затеял… — пойдем.

Я взяла его за руку, боже мой, насколько он изменился за этот месяц, да что там наверху происходит? Худой, изможденный, больно смотреть… улыбается. Сумасшедший.

— Я по тебе соскучился, — сказал сумасшедший, — ты не представляешь, насколько сильно я по тебе соскучился… ты пойдешь со мной? Карл сказал, что приказ выписан, но я не хочу, чтобы по приказу. Я хочу, чтобы ты просто, со мной. Ты жемчуг забыла.

Голову я забыла, вопрос только где.

В жилом секторе тихо и пусто, два поворота и на уровень вниз. Главное, Рубеусу в глаза не смотреть.

— Стой, — просит он, останавливаясь. — Не спеши, пожалуйста. Давай поговорим?

— О чем?

— Ты пойдешь со мной? Не по приказу, а сама? Я не хочу, чтобы силой. Ты мне нужна. — Рубеус виновато пожимает плечами, словно извиняется за подобную слабость. — Без тебя плохо.

Без тебя тоже, но молчу, потому что… я не сумею. Я сама обожглась слишком сильно, чтобы пытаться продолжить эту никому ненужную игру в любовь. Он поймет, быть может не сейчас, но позже… время есть. Только время и есть.

— Отказываешься, да? Ты молчишь, потому что не знаешь, как отказать? Ты боишься, что я снова сделаю больно? Я не хотел, Коннован, мне самому… иди сюда.

Рывок. Рубеус не дает упасть. Не объятия — захват. От него пахнет спиртом и дождем, на волосах блестят капли воды и… еще немного и я проиграю. Будет хорошо, а потом снова боль. Не хочу.

— Если ты сейчас же меня не отпустишь, я тебя ударю. — Глупая угроза, особенно с учетом того факта, что Рубеус держит меня, да так, что не вырвешься.

— Хорошо, — соглашается он, — от тебя все приму с радостью.

И отпускает. И принимает хорошую, звонкую пощечину. Может быть, хоть сейчас поймет, что я не желаю его видеть? Белая кровь стекает по щеке, наверное, больно, а он улыбается, берет осторожно ладонь и целует. Шепчет:

— Прости…

— Не могу.

— Тогда… убей, потому что иначе все равно… сейчас. Вот, давай прямо здесь.

Он вытащил из кобуры пистолет. Черный короткий ствол и удобная ребристая рукоять, как раз под мою руку. Пальцы ложатся на спусковой крючок, хочу оттолкнуть, но Рубеус накрывает сверху своей ладонью. Тянет вверх… ствол упирается в подбородок.

— Понимаешь, — доверительно говорит он, — мне уже как-то все равно, что будет дальше. А раз все равно, то зачем вообще жить? Тошно. Давай, это просто. Нажимаешь на спусковой крючок и все.

— Не надо…

— Надо. Удар у тебя слабый, а с пистолетом оно как-то надежнее.

Рубеус покачнулся и, пытаясь удержаться на ногах, невольно дернул руку. Ствол ушел влево, а мои пальцы соскользнули на спусковой крючок. Нажали. Выстрел прогремел буквально над ухом, но пуля, чертова пуля из чертова пистолета ушла в потолок.

— П-промахнулась. В другой раз нужно внимательнее, Коннован. Нельзя промахиваться дважды.

Этот псих-самоубийца еще и учить меня будет? Алкоголик несчастный! Идиот!

Не знаю, откуда взялись силы, наверное, я просто испугалась, что и вправду могу убить его, но пистолет я отобрала, и на всякий случай отшвырнула подальше.

— Значит, не хочешь помочь. — Он стоял, опираясь одной рукой на стену. — Нечестно, Коннован, я ведь помог тебе когда-то, хотя ты и не спросила, хочу ли… но я понимаю, самому легче, чем кого-то. Я больше не буду тебе мешать, чес-с-сное слово. Вот посижу немного и уйду. — Рубеус садится тут же, у стены. — Посиди со мной, пожалуйста. Недолго. Я скоро уйду.

— Куда уйдешь?

Сажусь, руки дрожат, колени дрожат, я вся трясусь, как осиновый лист. Он ведь не соображает, что чудом избежал смерти.

— Куда-нибудь. Ты хорошая, а я — идиот. Я все время пытался сделать так, чтобы всем было хорошо, а получалось только хуже и хуже. Сначала я тебя использовал. Молчи. Не перебивай, ты просто не знаешь. Я выкупил тобой собственную шкуру. Предал. И потом предавал снова и снова. Выбор был, и я выбирал. Только всякий раз почему-то мне казалось, что-то, другое, важнее, а ты и сама справишься. А потом как-то так получилось, что я перестал быть собой. Не уходи, я еще не договорил.

— Не ухожу. Больно?

— Это? Нет. — Он дотронулся до разодранной щеки, крови почти не было, но царапины выглядели угрожающе-глубокими. Неужели это я его? Конечно, я, кто ж еще, вон, на когтях тонкая пленка застывающей крови.

Твоя кровь похожа на жидкий жемчуг…

Круглые жемчужины драгоценным дождем сыплются на пол…

Ты потеряла, возьми…

Кто кого предал? Кто кого обманул и обманывал ли? Или я просто уже не в состоянии никому верить?

— Я ведь слышал, как ты звала. Только зов, он словно из ниоткуда шел. И мне говорили, что я не успею, что не найду, потому что Проклятые земли большие. Ну а вокруг столько дел, которые никто кроме меня не сделает… У меня обязанности, долг Хранителя, Хельмсдорф, регион… казалось, что это важно, хотя на самом деле теперь мне абсолютно наплевать, что станет и с регионом, и с Хельмсдорфом. На хрена они мне?

— Не знаю.

— И я не знаю.

Стена холодная, а пол жесткий. Рубеус держит меня за руку, и я не пытаюсь вырваться. Я думаю о том, что вероятно Карл прав, и мне пора повзрослеть. Хватит убегать, хватит прятаться, от себя ведь не убежишь. Белая пыль на темных волосах Рубеуса похожа на седину, смахнуть, прикоснуться… мне ведь нравится прикасаться к нему.

Ох и не следовало мне этого делать, резким рывком Рубеус притягивает меня к себе и, не обращая ни малейшего внимания на сопротивление, обнимает, крепко, не вырваться, не вдохнуть.

— Пусти, больно же!

— Прости, прости, прости… — лихорадочный шепот, горячие руки, то робкие, то наглые, жесткие обветренные губы, больные безумные глаза и запах спирта… он ведь даже не понимает, что делает.

Или понимает? А я боюсь. Не его — себя самой. Боюсь того, что он уйдет, и боюсь того, что останется. Боюсь оскорбить недоверием и боюсь поверить. А вдруг снова обман?

— Прости, пожалуйста…

Словно стою на самом краешке карниза, внизу пропасть, и нужно решиться, прыгнуть, как раньше, но раньше я верила Ветру, а теперь… верить больно.