Татьяна Стекольникова - Здравствуй, Гр-р!

— Не говори с набитым ртом! И не пей, пока не проглотишь! Сурмин тебя подозревает?

— Меня все подозревают!

— Так кроме тебя больше и некому!

— Но это не я!

По правде сказать, меня одолевали сомнения: я же не знала, что делала Анна до того момента, как я очутилась в ее теле. Может, это как раз она, да еще и с сообщником? Надо бы разузнать побольше об этой Анне Федоровне Назарьевой… Пока я слушала свои мысли, маман продолжала свою речь, все более закипая:

— Ты и вправду ничего не помнишь? Что-то ты же должна помнить! По-моему, ты притворяешься! Завтра соберется консилиум, и тебя разоблачат. Позор на весь свет — дочь — убийца! Но даже если ты и вправду сошла с ума… Сумасшедшая дочь — ненамного лучше дочери-преступницы! Хорошо, отец не дожил, не увидит такого стыда! Вот, полюбуйся! — и разгневанная мамаша протянула мне газету.

"Петербургская газета" — буквы располагались дугой вверху страницы. Оказывается, сегодня двадцатое ноября, суббота… И год, действительно, 1909… Бабка в чепчике продолжала прихлебывать чай, потихоньку подтащив к себе тарелку с бисквитами. Она что, глухая?

— А она что, глухая? — я так и спросила у маман, кивнув на чепчик.

— А то ты не знаешь! Читай! Вот тут! — мамаша ткнула пальцем в газетный подвал.

И где-то между заметкой о деле по иску парижской фирмы модных туалетов к княгине Д.Е. Кочубей и сообщением о случае с кошатником на Лиговском бульваре (он проходил по бульвару, держа под мышкой жирного кота, когда с криком: "Васька, дорогой мой… где ты пропадал?!." и с угрозами за кражу, на него набросилась пожилая женщина в салопе. Признав свою собственность, она настолько энергично стала отнимать ее, что торговец уронил с головы лоток с печенкой, на который с жадностью накинулись бродячие собаки. В это же время кот, вырвавшись из его рук, упал в кучу собак, а затем стремительно умчался в первые попавшиеся ворота. Лишившись и кота, и печенки, кошатник чуть не плакал. Задержав пытавшуюся бежать женщину, он повлек ее в участок, требуя возмещения убытков) я нашла строки о себе:

"Сегодня в квартире г-жи Н., проживающей в собственном доме на Екатерининском канале, был обнаружен зарезанным жених ее старшей дочери. Очевидцы рассказывают, что от горя невеста потеряла рассудок. Кто убийца, доподлинно неизвестно. К выяснению обстоятельств дела приступил судебный следователь А.В. Сурмин. Общественность надеется, что справедливость восторжествует".

— О каком-то кошатнике и то больше написали…

Я не очень расстроилась по поводу заметки — ни наших имен, ни точного адреса, а Сурмину так и надо — не будет нос задирать… Ишь, во-первых, во-вторых…

— Да как ты не понимаешь! На самом деле умом тронулась, что ли? — маман даже не стала употреблять французские слова. Пожалуй, впервые она посмотрела на меня озабоченно — как на дочь, попавшую в беду. — Это же позор, всем станет известно!

— А мне вот интересно, откуда журналюги узнали? Кто-то же этим репортерам проболтался! И этот "кто-то", скорее всего, живет в вашей квартире! Кстати, эта вот старушка и тот тип, в очках, они кто?

— Моя дальняя родственница и ее внук, студент… Не надоело тебе передо мной актерствовать? Иди в кабинет — там тебя следователь ждет! — и маман удалилась, стуча каблуками.

Легко сказать — иди в кабинет… Опять петлять по бесконечным комнатам… Пусть сам сюда идет. Если ему надо… И я принялась листать газету. В ней писали об обилии нищих вблизи центральных улиц. Отмечалось, что среди взрослых нищих небывалое количество малолетних, зачастую действующих совершенно самостоятельно. Прочитала я и о том, как две проститутки, Ирина Сидорова, 17 лет, и Наталья Полякова, 15 лет, гуляя по Невскому, сговорились вместе покончить свое жалкое существование: "Они купили в аптеке по большому флакону уксусной эссенции и на Невском по команде разом выпили ее. Вокруг бившихся на земле девушек собралась толпа. Нашлись среди толпы и такие, что позволяли себе острить над несчастными. Полиция отправила девушек в больницу. Они сказали, что им стала невмоготу их позорная жизнь". А на Крестовском острове, около стрелки, оказывается, видели волка. Как пишут, волк забежал сюда морем, со стороны Лахты. Я шуршала пухлой газеткой, рассматривала рекламные объявления, во множестве пестревшие на страницах, — о продаже граммофонов и двусторонних пластинок, о последнем спектакле Сары Бернар, о поиске спутников жизни (за болезненного, обиженного судьбой, старого, но богатого, желает выйти замуж молодая, полная сил и энергии симпатичная барышня) — и жевала бисквит, когда кто-то тихонько потянул меня за рукав. Возле меня стояла старуха в чепчике — ее лицо было вровень с моим. Из-под оборок чепца смотрели глаза-изюминки — черные и живые.

— Что-то не узнаю тебя, Аня… Нет, не узнаю… Да ты не Анна! — ее голос вовсе не походил на дрожащий старческий, каким, по моим представлениям, должен быть голос такого согнутого временем существа. Бабка говорила сочным басом.

— Ты зачем сюда явилась? Уходи! Уходи! — вдруг заорала она, скрюченные пальцы вцепились в мое платье, и от страха я снова превратилась в девушку с веслом.

7. Доктор ставит мне диагноз, а я требую объяснений.

Старуха трясла меня, как грушу с плодами. Скоро ее завывания перешли в визг. Отцепляться от меня она не желала, а я боялась ее оттолкнуть — вдруг упадет, отвечай потом — Анна и так под подозрением. Целую вечность бабка трясла меня и визжала, а я тупо отрывала от себя ее похожие на когти пальцы. Стоило мне отодрать один палец, как он тут же впивался в меня с новой силой, и я принималась отдирать другой. Господи, ну хоть бы кто-нибудь пришел — шума что ли не слышат? Заорать самой мне в голову не приходило.

Спас меня адвокат. Быстрым шагом войдя в столовую, он хлопнул по столу свернутой газетой и крикнул "Цыц!". Чепчик сцапал бисквит из моей тарелки и исчез за одной из проклятых дверей.

— А я за вами, Анна Федоровна, Арсений Венедиктович ждет.

Ну надо же! Как будто бы и не произошло ничего — сижу это я, попивая чаек, а он с поручением-с… И чепчика с воплями не было, и я не сумасшедшая и даже не именинница… И он не краснел, заметив под моей блузкой отсутствие белья, а главное, не стоял как живой укор, пока мы со следователем изучали кровавые следы. Не может быть, что мне все показалось! Мне не шестнадцать, когда кажется… Я вспомнила, сколько мне на самом деле… Старая калоша… Этот Антон мне почти в сыновья годится! Но тут я представила Анну — какой я видела ее в последний раз в зеркале. Ничего себе калоша! Даже и без знания местных обычаев и особенностей менталитета с моей новой внешностью можно выходить на тропу войны… э-э-э, то есть обольщения. И если я — это Анна, то мне пора заняться следователем, хотя о нем я ничегошеньки не знаю — вдруг он счастливо женат или, наоборот, не по женской части… Но поработать в его направлении стоит… Загорающийся, как бенгальский огонь, Шпиндель — запасной вариант. И я потащилась в сопровождении адвоката в кабинет, ругая себя за съеденные бисквиты, — корсет немилосердно врезался в бока. Адвокат распахивал передо мной двери — одну за другой, а я все никак не могла запомнить, какая из них куда ведет. Так мы дошли до кабинета. Прямо у меня перед носом дверь резко открылась, из кабинета пулей вылетел тощий очкарик, и мы чуть не стукнулись лбами. Что-то он прошептал — что? Я пожала плечами и вошла.