Татьяна Стекольникова - Здравствуй, Гр-р!

— Деменция прекокс, господа! Деменция прекокс!

Что означает этот прекокс? Я потребовала у доктора объяснений, и он начал нудно рассуждать об утраченной мной способности воспринимать объекты, улавливать их связи и сохранять о них полное воспоминание. Адвокат и следователь опять принялись обмениваться значительными взглядами. У них что — телепатическая связь? Прекокс у меня или не прекокс — не важно. Важно, сочтут ли этот прекокс основанием не посылать меня на каторгу?

8. Я веду разговоры о любви.

Адвокат вызвался проводить меня до спальни — доктор остался в кабинете объяснять Сурмину, что, да, деменция прекокс — это такое состояние, когда не то что дорогу в собственную спальню забудешь, но и мать родную. Уже в дверях я вспомнила, что не попрощалась, и сказала наблюдающим мой уход мужчинам: "Ну, пока…" — чем вызвала новую серию недоуменных переглядываний. Первым очнулся доктор и полез в карман за своим блокнотиком — занести в него мой новый перл.

Жандарм больше не подпирал дверь в мою спальню. Пропустив меня вперед, адвокат шаркнул ножкой и хотел было удалиться, но я попросила его войти.

— Антон Владимирович, вы, по-моему, в этом доме единственный человек, кто чувствует ко мне расположение. Выслушайте меня, ну, пожалуйста…

Адвокат снова сделался пунцовым, как пион, и, не отказываясь со мной побеседовать, тем не менее, отказался сделать это в спальне Анны, что показалось мне странным — раз он знает, где Анна держит перья и карандаши, значит, бывал там. И почему бы не зайти? Он привел меня в комнату с бильярдом, но шли мы не через ванную, а в обход. Мы романтично расположились у камина — я в кресле, а адвокат рядом, на низеньком пуфике. Дрова идиллически потрескивали, едва уловимо тянуло дымком. Мечта! Можно было смотреть на огонь вечно… если бы не необходимость искать убийцу, чтобы спасти свою шкуру. То есть шкуру Анны, конечно…

— Вы только не удивляйтесь тому, что я буду говорить… Поверьте, сегодня утром я перестала быть той Анной, которую вы знали. Сейчас я совсем другой человек. Не понимаю, как это случилось, но я не знаю о себе ничего, не знаю, что происходило со мной до этого утра. Где я? Кто я? Я открыла глаза в незнакомой комнате, помню только, как нашла труп, как потом нашли меня… Но никого из окружающих я не знаю… включая и себя. Расскажите мне об Анне… Что она за человек?

На лице Шпинделя поочередно отражались самые разные чувства — от страха до недоумения, недоверия, подозрения, надежды и отчаяния. А я всегда думала, что адвокатам нужно уметь скрывать свои эмоции…

— Анна Федоровна, действительно, вы ведете себя совершенно иначе, чем прежде, неузнаваемо… Но доктор говорит, это результат потрясения, следствие внезапно развившейся болезни.

— Наплевать на доктора… И нечего так на меня смотреть, я же говорю — я другой человек, возможно, в этом причина моих странных, с вашей точки зрения, поступков. Не обращайте на это внимания. Продолжайте…

Но адвокат если что и продолжал, так только молча ковырять каминными щипцами угольки, предпочитая смотреть на огонь, а не на меня.

— Антон Владимирович! Вы мне не верите. Я это могу понять: ну как же, сумасшедшая, от которой можно всего ожидать, да еще и любовника грохнула… Допустим, это все так, но я имею право знать, что со мной было ДО ТОГО, как я стала сумасшедшей и убийцей? Или мое прошлое хуже, чем мое настоящее?

— Хорошо. Я расскажу…

И вот что я узнала. Мне двадцать четыре года. Я происхожу из старинного дворянского рода Назарьевых. Стараниями моего отца, Федора Михайловича Назарьева, небольшое состояние, доставшееся ему по наследству, было умножено, и после его смерти, случившейся три года назад, остался доходный дом в Петербурге, где в одной из квартир проживаем мы с матерью и сестрой, а также престарелая троюродная тетка Марии Петровны и теткин внук — тот самый очкарик. У маман есть еще небольшое поместье в Пензенской губернии, куда все семейство отбывает с началом весны и где остается до осени. Матушка моя сама справляется со всеми делами, имея помощников: управляющего поместьем и Шпинделя, адвоката и секретаря в одном лице. Он тоже родственник — какой-то мой восьмиюродный братец, результат морганатического брака одной из многочисленных четвероюродных сестер моего отца. Его взяли в дом, когда он осиротел, еще в раннем детстве. У маман, оказывается, долго не было детей, и Антона Назарьевы воспитывали как собственного ребенка. Ему было семь, когда у Марии Петровны родилась я, Анна. Через два года на свет появилась Полина.

Все это было чрезвычайно интересно, но никак не проливало свет на убийство и не добавляло сведений об Анне как о человеке. Поэтому я спросила:

— А этот Стремнов — откуда он взялся? Чего это мне приспичило за него выходить?

— Ваши поступки всегда было трудно объяснить, вы своенравны, — в голосе адвоката послышалась решимость человека, который отважился сделать первый шаг по канату, натянутому над пропастью. — Да, я расскажу, даже если вы потом… В общем, вы меня любили… Вы это говорили, и я надеялся, что это так и есть… Я смел думать, что вы выйдете за меня… Несмотря на то, что Марья Петровна…

Шпиндель замолчал и снова схватил каминные щипцы. Скрипнула дверь, и пока я пыталась понять, какая из дверей открывалась, скрип повторился, и снова стало тихо. Кто-то шпионил… Кто? Антон, занятый углями и своими мыслями, не обратил на скрип никакого внимания.

— Даже Марья Петровна видела мои достоинства: я достаточно известный адвокат, свое состояние я сделал практикой, умею работать, и моя жена и дети ни в чем не нуждались бы… В наш век свободных нравов…

Тут я не удержалась и хмыкнула — о какой свободе можно говорить, если женщину душат корсетом, заставляют носить панталоны с прорехой от пупка до копчика и не дают запивать бисквиты чаем? Да у них Домострой просто! Посмотрел бы он на свободу нравов через сто лет! Покосившись на меня, адвокат продолжал:

— …вы могли позволить себе многое — посещать литературные салоны, брать уроки живописи у самых скандальных художников… Ваше увлечение авто, сценой, чтением — мне это нравилось в вас. Вашей азартной смелости у меня нет, зато есть расчет, мы прекрасно дополняли бы друг друга. Выйди вы за меня, я не стал бы препятствовать вашим занятиям… Вам тяжело было в семье — ваша матушка консерватор, не сторонник модных новшеств. Вы жаловались, что она не дает вам дышать — ваши слова… Ваше поведение Марья Петровна всегда называла, простите, неприличным и укоряла меня, что я слабохарактерный и позволил вам вскружить мне голову… Когда появился Стремнов — богатый искатель титула, — ваша матушка решила, что это ваш шанс составить выгодную партию: она уверена, что Полина может выйти замуж только с большим приданым, а Стремнов согласился взять вас лишь с пятью тысячами. Почему вы дали свое согласие, я не знаю. Стремнов, этот делец — у него магазины на Невском, — только начал посещать ваш дом, а Марья Петровна определила его вам в провожатые, и он водил вас в театр, на собрания, на прогулки… Мне вы сказали, чтобы я не смел больше говорить вам о своей любви. Весной объявили о вашей помолвке, и свадьба назначена была на август. Именно тогда я впервые подумал, что вы сошли с ума. Дня не проходило, чтобы вы не устраивали скандала — вашей матери, сестре… От вас прятались горничные — вы били девушек по щекам… Бедный Миша — вы его просто затравили… Миша Терентьев — он напротив вас за столом сидел… Вы постоянно смеялись над ним, говоря, что знаете его тайну и расскажете всем. Вам нравилось смотреть, как он выходит из себя…