Татьяна Стекольникова - Здравствуй, Гр-р!

Сурмин сидел за безбрежным столом и усердно водил пером по бумаге. Рядом в пепельнице дымилась сигара. При моем появлении он отложил перо, встал и предложил перейти в другое место, если я сочту, что здесь слишком накурено. Не слишком, но можно попробовать открыть окно. Очевидно, я снова сморозила какую-то глупость и их озадачила, потому что мужчины опять переглянулись. Следователь с явным сожалением смял в пепельнице недокуренную сигару, а адвокат начал выспрашивать, помню ли я, где живу. Нет. А что? А то, оказывается, что на этой половине дома окон не отворяют, потому что они, окна, выходят на канаву, канал то есть, который из-за своего медленного течения забивается мусором и даже зимой распространяет "амбре". Вонь, короче. По этой причине канаву уже давно хотят засыпать, но все никак не примут окончательного решения, а Мария Петровна по этой же причине намерена дом продать, да вот покупателя никак найти не может. Я уже открыла рот, чтобы сообщить, что канал так и останется каналом, только будет называться иначе, но вовремя вспомнила, кто я и где я. Рот пришлось закрыть.

Следователь остался сидеть за столом, Шпиндель пододвинул к столу стул, на котором утром сидела я, а я плюхнулась на диван и принялась рассматривать Сурмина — не начинать же мне разговор первой. Конечно, баки такие у нас не носят, но если их сбрить и выпустить его на улицу, никто и не подумает, что он из 1909 года… Я попыталась представить, как бы выглядел Сурмин, например, в том бежевом пуловере из ангоры, что я подарила когда-то мужу, а он не стал его носить, посчитав слишком светлым. На самом-то деле причина была вовсе не в цвете, а в том, что мой бывший муж ужас как не любил новые вещи, и надеть на него новенькую рубашку стоило мне таких же усилий, как мустангеру оседлать одичавшую лошадь. В воображении нарядить Сурмина в пуловер и даже в джинсы не составило никакого труда. В джинсах он еще больше стал смахивать на кого-то, кого я никак не вспомню… Потом я попыталась засунуть в джинсы адвоката, а заодно поменять ему прическу — к черту дурацкий пробор и прилизанные волосики… Ему бы пошла легкая небрежность… От всех этих приятных мыслей отвлек голос следователя:

— Осматривая место преступления, вы узнали все, что хотели?

— Конечно, не все, — остатки моих фантазий разлетелись, как сигарный дым Сурмина. Пришлось мобилизоваться. — Одежду убитого нашли?

— Нет, не нашли.

— А вы всю квартиру осмотрели?

— Мы осмотрели вашу комнату. Этого достаточно…

— …достаточно, если у вас нет других подозреваемых, кроме меня. А если допустить, что убил этого Сра…

— Стремнова… — поправил меня Сурмин.

— Хорошо, Стремнова… В общем, если убил его кто-то другой, а не я, то у убийцы было время избавиться от одежды — выкинуть в окно или засунуть в камин, в печь… Уйти и забрать одежду с собой… А может, этого Стремнова сюда голым притащили? Вы в моей комнате осматривали пол? Вдруг там комья какой-нибудь приметной земли? По составу можно определить, откуда она…

— Да какая земля — сугробы выше аршина, трамваи не ходят, рельсы замело… — Сурмин на меня не смотрел. Но и раздражения в его интонации я не уловила.

— После того как меня вызвал Антон Владимирович, возле всех наружных дверей была поставлена охрана. Ваши домашние утверждают, что ночью из квартиры никто не выходил. Сейчас вокруг дома мои люди, они следят, чтобы окна не открывались, а дом никто не покидал. Печи и камины прикажу проверить, но это не снимет с вас подозрения — вы и сами могли сжечь одежду убитого.

— А мне зачем убивать жениха? Должна же быть причина, мотив? Как там у вас, юристов, говорят — ищи, кому выгодно. А мне что, было выгодно отправить его на тот свет?

— Ну, причиной могла быть и ревность… Как вы относились к Ивану Спиридоновичу Стремнову, своему жениху?

Это был вопрос, на который я не могла ответить, как бы ни старалась. Поэтому я сказала, как есть:

— Я не знаю… Я не знаю, как я к нему относилась.

— Не помните?

— Не помнят, забывают, если было что помнить! Я увидела Стремнова, когда он был уже мертв.

— Но это же не так! Ваша мать, сестра подтвердят, что вы с ним знакомы больше года, что он частый гость в вашем доме. Полина Федоровна сообщила, что после вашей помолвки вы посещали его холостяцкую квартиру… И это очень возмущало и Марию Петровну, и сестру вашу. У вас и ссоры были по этой причине, а свадьба, назначенная на конец лета, все откладывалась… Почему вы не торопились венчаться?

— Не знаю! И не ссылайтесь на мою мать и сестру — мне известно о них не больше, чем о женихе! — я готова была снова разреветься.

Конечно, Арсений, которому надо найти убийцу, задавал совершенно правильные вопросы — с точки зрения здравого смысла. Но что бы я ни отвечала, ему все должно было казаться либо ложью и увертками подозреваемой, либо бредом сумасшедшей, но все равно подозреваемой. И адвокат тоже хорош: молчит, как мумия фараона…

— А вы, господин адвокат, по-моему, забыли о своих обязанностях. Вы же должны меня защищать! Вот и защищайте…

Адвокат, видимо, решил, что правильней всего убедить Сурмина в том, что я ненормальная, и сказал, глядя на следователя:

— Ты зря допрашиваешь Анну Федоровну в отсутствие доктора — видишь, как она возбуждается, как бы не сделалось припадка. Алексей Эдуардович предупреждал, что это может быть, если ее волновать…

Разговаривают обо мне так, будто меня тут нет! А эти их бесконечные переглядывания! Достали уже! Значит, я не только сумасшедшая, а еще и припадочная? Хорошо, я им устрою припадок! Какого лешего? Терять мне нечего. Еще бы знать, что доктор имел в виду под припадком — припадки бывают разные… Одно утешало: наверняка ни адвокат, ни следователь тоже не знают, каким должен быть припадок Анны. Я прикинула расстояние от дивана до пола: полметра, может, чуть больше. Ну, и ковер… Так что падать не больно, тем более что я буду сидеть, когда припадок начнется. И я очень удачно издала легкий, но впечатляющий хрип, схватившись за горло. Одновременно я закатила глаза и начала потихоньку сползать с дивана. Вдруг я почувствовала, что перестала контролировать сползание, и попросту неудержимо съезжаю со скользкого дивана. Я очень натурально взмахнула всеми четырьмя конечностями и по-настоящему шмякнулась на ковер, надеясь, что на меня в этот момент смотрели.

— Ну вот, накаркал… Иди за доктором, — губы Сурмина в сантиметре от моего уха. Я почувствовала запах табака — следователь дышал мне в висок. Потом он начал чем-то махать на меня — газетой или листами бумаги со стола. Было ужасно трудно не открыть глаза и вообще удержаться от каких-либо движений. Как глупо… Лежу перед следователем уже, наверное, целую вечность, а доктора и адвоката все нет… Следак перестал обдувать меня. Знать бы, что он делает… Я решила не дожидаться доктора и вернуться к жизни самостоятельно. Попыталась сдавленно застонать — надеюсь, я изобразила именно сдавленный стон, а не мычанье коровы в ожидании дойки. Одновременно со стоном я открыла глаза — и встретила взгляд Сурмина. У следователя оказались серые глаза с длюннющими ресницами, прямо как у барышни. Он тут же отвел взгляд. Ну и дурак… Даже не енот, а бабуин с бакенбардами… Мог бы и проявить хоть какой-нибудь интерес… И все-таки он мне кого-то напоминает… Вблизи — еще больше… Но и на этот раз вспомнить не удалось — явилась долгожданная парочка, и доктор сунул мне под нос мерзко пахнущий флакон. Меня начали поднимать с пола — причем старикан старался подхватить меня под коленки, а адвокат — под мышки. Еще чего… Лягнув доктора, я ограничилась помощью Шпинделя, уцепившись за его шею. Кажется, следак догадался, что припадок был ненастоящий. Ну и бес с ним, со следаком… Доктор заявил, что мне необходим отдых, и на сегодня допрос окончен: