Татьяна Стекольникова - Здравствуй, Гр-р!

Мне было неплохо и на ковре…

Морковка тактично слиняла и появилась, только когда Громов стал рассказывать, как он искал меня по просьбе Луизы, конечно, не меня конкретно, а вообще наследницу:

— Когда Луиза пришла ко мне, я удивился: зачем старой женщине заботиться о наследстве, если о своих родственниках она восемьдесят лет слыхом не слыхивала, и они ее тоже не жаждали видеть? Помрет и помрет… Так нет же, ей позарез нужно кого-нибудь найти, причем это обязательно должна была быть особа женского пола… Луизу Ивановну я знал, еще когда пацаном был и с зеленкой на коленках бегал. Соседи всегда ей кости перемывали, но побаивались, за глаза как только ни называли — и ведьмой, и колдуньей, и бабой Ягой. К ней народ ходил табунами — в подъезде было не протолкнуться. Я думаю, и денежки, что тебе достались, — оттуда, результат особых способностей. Помнишь совковые времена? Борьбу с тунеядцами — кто не работает, то не ест… Луиза ни дня не работала, но ее никто не трогал — ни милиция, ни общественность. И замужем она никогда не была… Вот я и начал искать ее сестру, Аглаю Ивановну Закревскую, о которой известно только то, что она на два года свой сестры старше и замуж за инженера-железнодорожника вышла… У Аглаи две дочери было — Елизавета и Екатерина. Елизавета умерла бездетной, а у Екатерины родилась дочь — ты… Потом я тебе распечатаю документы — свидетельства о рождении, выписки из загса…

Тут я поняла, почему Анна стала подписывать свои картины "А.Ф.З." Совпадений таких не бывает. Анна — моя прабабушка… А моя бабка Аглая — ее дочь, как и Луиза. И если Громов знает девичью фамилию моей прабабки…

— А случайно ты не знаешь, как девичья фамилия моей прабабушки — то есть матери сестер Закревских?

— Конечно, знаю, мне Луиза говорила, — Назарьева…

У меня опять случился приступ окаменения.

Огонь в камине почти потух — только слабые язычки пламени пробегали по черным углям.

— Гр-р, а ты не догадался, как фамилия того следователя — из 1909 года?

— Неужели Сурмин?

— Да, это твой прадедушка. А адвокат, прадедушка твоего друга Шпинделя, волочился за мной, когда я была своей прабабушкой… Вот было бы круто, если бы ему удалось совратить меня… Хотя там, в 1909 году, мне очень хотелось, чтобы меня совратил твой прадед… Ах, какой мужчина…

Гр-р устроил сцену ревности. Если разобраться — зря. Прадедушка Сурмин — точь-в-точь Громов, правда, с бакенбардами, но я-то была своей прабабушкой…

1. Гр-р получает доказательства того, что я побывала в 1909 году.

Громов ни свет ни заря унесся в контору — его ждали, как он сказал, великие дела. Доедая вчерашнюю пиццу, он изрек:

— Я очень удивился, что проснулся не в психушке — не с бантиком из рукавов за спиной. Ладно, с твоими вжик-картинками более-менее ясно — ты не первый экстрасенс, которого я встречаю. Но твой прыжок в прошлое…

— А исчезнувшая вместе со своей жилплощадью Тюня — это так, фантики? Скажи лучше, по-твоему, кто убил жениха Анны?

— Я думаю, мой предок правильно подозревает очкарика Мишу. Следователю нужно выяснить, что за тип этот белобрысый и в каких отношениях он был с убитым — что-то там не чисто… Но, с другой стороны, и прабабушка твоя та еще штучка была — все возможно… Надо на месте смотреть.

— Вот и давай — зеркало тебя ждет…

— Ну уж нет… Кем я там буду?

— Моей прабабушкой…

— Ага, и ты меня потом найдешь в стрингах…

Морковка, принимавшая на подоконнике солнечную ванну, едва не свалилась на пол от моего хохота, последовавшего за этим заявлением. Громов в стрингах! Закрыв за ним дверь, я веселилась еще минут пять.

Меня тоже ждала работа. Федя завелся быстро. Наверное, соскучился, поэтому жужжал и урчал особенно громко. К нам присоединилась Морковка, которой очень хотелось развалиться на клавиатуре. В другой раз, дорогая… Первым делом надо посмотреть почту. Я нашла у себя в ящике ответ из библиотеки — только из одной: "На ваш запрос… бла-бла-бла… сообщаем, что копия требуемых вам материалов будет выслана по вашему e-mail-адресу, как только на наш счет… бла-бла-бла…". Оперативно… Sorry, Федя… Sorry, плеоназмы, тавтология и прочие стилистические ляпы. Вам придется подождать… Я помчалась перечислять деньги.

По улицам Энска неслись ручьи. От ноздреватого снега поднимался пар — солнце решило съесть снег в один присест. А по речному льду расползались сиреневые лужи. Не дойдя каких-нибудь полсотни метров до дома, я застряла на набережной — посмотреть, подышать.

— Любуешься?

А Громов-то откуда здесь взялся? Рожа довольная, в одной рубашке — и не на джипе. Выбежал раздетый — плечо совсем не бережет…

— Как ты меня нашел? Ты почему без куртки?

— Увидел из конторы. Так обрадовался, что забыл про куртку. А вообще — тепло… Пойдем, кое-что покажу.

Мы и так уже шли — почти бежали… Вот нетерпеливый… И чего не подождал меня в конторе — куда бы я делась?.. В "Громе" был только тот самый Витек — но не за своим столом, а за соседним, и что-то рассматривал на мониторе. Я поздоровалась. Витек пару секунд смотрел, не узнавая, потом заулыбался:

— А, здравствуйте, здравствуйте!

Интересно, что он подумал? Шеф, как полоумный, вылетел раздетый, а вернулся с бабой… А хорошо бы научиться мысли читать… Не так, как психологи учат: если ваш собеседник скрестил на груди руки, значит, пытается отгородиться, защититься или вообще не желает общаться… Если же он спрятал руки в карманы, то, возможно, его одолело чувство собственной вины… Но это же не то! А как по-настоящему узнать, что человек думает? Луиза это умела… Похоже, я начинаю входить во вкус…

Из окна кабинета Громова открывался классный вид на реку.

— Ты не представляешь, как здесь летом здорово…

И без перехода:

— Смотри…

Стол Гр-р был завален старыми фотографиями — в бархатных и сафьяновых альбомах и россыпью, приклеенные на картон и вставленные в рамки. Серые или пожелтевшие. Даже серовато-зеленые. Такого цвета, я знаю, были амбротипы — старинные фотографии на стекле, еще в середине девятнадцатого века.

— Вот, здесь фотоархив моей семьи, Шпинделя и фотографии Луизы, которые она дала мне, чтобы помочь в поисках. Все подписанные фотографии я убрал. Садись и работай.

— А ты…

— А я буду любоваться тобой…

Ясно, как божий день: скептически настроенный Гр-р устроил мне экзамен. Я должна была найти пятерых — тех, кого видела в 1909 году: Марию Петровну Назарьеву, Анну, Полину, адвоката Шпинделя и красавца с бакенбардами — следователя Сурмина. Если повезет, в этой толпе мне может встретиться еще кто-то, бывший вместе со мной в доме Назарьевых.

Я открыла самый старый, на мой взгляд, альбом — синий бархат, покрывающий переплет, стал сизым, только подвертка под форзацем сохранила свой первоначальный цвет. Первый лист, второй, третий… Не узнаю никого… Мальчики и девочки, одетые одинаково — в платьица. Мужчины — с моноклями и без. В мундирах и штатском. Усатые. Бородатые. С бакенбардами. С дамами. Без дам. Фото дам особенно много. Томно опирающиеся на полуколонны. Улыбающиеся и серьезные. В окружении кадок с пальмами. Дамы с кошками и собаками. По двое. По трое. По двадцать — гимназистки всем классом. Если учесть, что изображения по большей части мелкие, а фотографиям лет сто, то работа мне предстояла адова.