Евгений Филенко - ШЕСТОЙ МОРЯК

— Да, — сказала Хейд.

— Ничего глупее в жизни не слышал, — признался тролль. — А ведь я прожил дольше, чем самая древняя скала в этой долине глупцов и глупиц. Нет, правильнее сказать: тупиц и тупцов. Подожди, я кое-что хочу тебе объяснить.

— Ты готов исполнить Веление? — прервала его Хейд.

— Как пожелаешь, моя госпожа, — ответил тролль и сплюнул. — Ненавижу эти слова, но они — часть древнего Уговора... Позволь только довести до твоего сведения, что ты совершила громадную ошибку.

— Я знаю, — сказала Хейд.

— Нет, ты не знаешь, — возразил тролль. — Ошибка не в том, что ты забыла сохранить камень с моим сердцем у себя и получить надо мной, со всем моим могуществом, безраздельную власть. Ошибка не в том, что ты выразила Веление в самых нелепых словах, какие только существуют в языке вашего племени дураков и дурух. Точнее, олухов и олуш.

— В чем же ошибка?

— А в том, женщина, — сказал тролль, — что тебе вообще не следовало обращаться ко мне. Ты пытаешься затушить костер с помощью потопа. Это твое дело и твое право, но обычно потоп смывает и костер, и дом с очагом, и всю деревню, и весь народ. Чтобы ты знала: костер хорошо тушить иным способом. Нужна пара-тройка самцов и какое-нибудь пойло, что долго внутри не загащивается. К примеру, местная брага подошла бы как нельзя лучше.

— Я не знаю способа, как потушить тот костер, что подбирается к моему дому, — сказала Хейд. — Я всего лишь слабая женщина и дрянная колдунья.

— Все, что тебе нужно для избавления от бед, находится в твоей убогой халупе, — сказал тролль. — И это не заключено в скудоумных книгах и свитках. Но хватит о старых ошибках. Самое время тебе совершить новую. Ты должна выпустить меня на свободу, чтобы я поскорее мог исполнить это дурацкое Веление. Убирай один из камней, и дело с концом.

— Если я уберу не тот камень, ты меня убьешь? — спросила Хейд.

— Может статься, — ухмыльнулся тролль.

— А есть ли возможность тебе исполнить Веление, не покидая круга? — спросила Хейд.

— Нет, — ответил тролль. — И это тот редкий случай, когда ни к чему мне кривить душой.

— Но тогда получается, что ты не сможешь убить меня, поскольку Веление тебе не позволит, — сказала Хейд.

— Твоя глупость убьет тебя раньше, — сказал тролль.

— Let it be, — промолвила Хейд на одном из языков, которые знала, и, долго не раздумывая, подняла камень, что первым попал под руку.

— Хорошие слова, — сказал тролль, выходя за пределы разорванного круга. — Когда-нибудь они станут названием великой песни.

— Я угадала? — спросила Хейд с надеждой. — Я взяла камень, где хранилось твое сердце?

— Ты не угадала, — сказал тролль, подходя ближе к очагу и подставляя мохнатые бока жаркому пламени. — У тебя в руках камень, где хранилась моя задница. Уж поверь, сердце я бы доверил тебе с большей охотой.

— Значит, ты убьешь меня? — спросила Хейд.

— Конечно, я могу убить тебя, женщина, — сказал тролль, смеясь. — Хотя бы потому что в самом твоем Велении содержится мольба о смерти. Ведь только смерть приносит истинный покой. Я это знаю, потому что сам умирал без числа раз, и лишь в смерти обретал долгожданное отдохновение от непреходящей глупости бытия. Но я тебя не убью.

— Почему же? — удивилась Хейд.

— Мне скучно, — ответил тролль. — И я намерен всласть позабавиться. Скоро в этом мире всем будет не до тебя.

С этими словами он прыгнул в очаг и растаял в языках пламени.

10

Хейд же Босоногая постояла какое-то время над опустевшим кругом камней, вздыхая и горестно качая головой. Потом собрала в мешок все камни, кроме отмыкающего, который завернула в расшитое бисером полотенце, явно не предназначенное для вытирания рук, и сложила на полку. Сделав это, она присела перед очагом и разворошила поленья, чтобы пригасить пламя. Когда она обернулась, то увидела, что Бьярки все еще лежит в ее постели под ее одеялом и смотрит на нее во все глаза.

— Что ты тут делаешь, Медвежонок? — закричала она. — Да еще голый?!

— Но ведь ты сама затащила меня сюда, — удивился Бьярки. — И потом, погляди на себя, разве ты одета более моего?

— Прости, — сказала Хейд и накинула на плечи накидку, что отнюдь не сделало ее одетой. — У меня от переживаний совсем отшибло память.

— Кто это был? — спросил Бьярки. — Тот, с кем ты разговаривала на чужом языке, хотя, должен признаться, я понял каждое слово? Какой-то мерзкий тролль, которому ты вверила свою душу?

— Ни к чему тебе это знать, — сказала колдунья. — Спокойнее будешь спать.

— Нескоро ко мне вернется сон после того, что я здесь увидел, — сказал Бьярки.

— А ты поклянешься, что не выдашь меня? — спросила Хейд.

— Всем, чем пожелаешь, — ответил Бьярки.

— Что-то мне не слишком верится в твою искренность, — сказала Хейд. — Уж больно ты легко соглашаешься со всем, что я тебе говорю.

— Ничего в том нет удивительного, — сказал Бьярки. — Ты пришлась мне по нраву с первого взгляда. А после того как мы разделили с тобой одно ложе, я и вовсе приник к тебе душой и сердцем. И не скрою, что хотел бы того же снова и снова.

— Размечтался, мохнатенький, — сказала колдунья. — Ну так слушай. Тот, кого ты видел, не тролль. Я не уверена, что точно знаю, кто он таков и как его имя, но скорее готова предположить, что это один из асов.

— Что заставляет тебя так думать? — спросил Бьярки.

— Например, то, что для него нет ничего невозможного, — ответила Хейд. — Он готов исполнить любое желание человека, которому удалось вызвать его из небытия. Но способ исполнения, как мне поведал мой учитель Мгахобунабох, иной раз способен повергнуть в ужас и смятение самого безрассудного смельчака, а результат покажется настолько обескураживающим, что сам ему не обрадуешься.

— Зачем же ты призвала его? — спросил Бьярки.

— А затем, — сказала Хейд, — что вряд ли в Медвежьей долине кто-либо захочет обнажить топор в защиту моей жизни, когда к нему подступится конный отряд ирландских ратников.

— Я бы с радостью, — сказал Бьярки. — Да только где я возьму топор?

— И где ты возьмешь разумную голову, — сказала Хейд. — Не слишком-то ты похож на человека, готового убивать и умереть. — Тут она снова принялась рвать на себе волосы. — И зачем только я на свет родилась такой дурой? За что мне все эти злоключения, когда я всего только и хочу, что стать ведуньей? За что на меня ополчились небеса и недра? Стоило тащить через два моря эти злосчастные камни, чтобы пустить их в дело и так оплошать!

— Не стоит сокрушаться, — сказал Бьярки. — Видно, ты никогда не глядела на себя в зеркало, коли считаешь, будто асы были к тебе несправедливы. А я бы только и делал, что сидел и глядел на тебя во все глаза. Потому что вряд ли в этом мире есть хоть что-то, способное лучше утешить мой взор.