Евгений Филенко - ШЕСТОЙ МОРЯК

— «И оставите имя ваше избранным Моим для проклятия; и убьет тебя Господь Бог» [52] Книга пророка Исайи, 65.15. , — несколько напрягшись, невпопад молвил я. — Кто ты из этих двоих?

— И нарек имя сыну своему — Модад, — ответил он застенчиво. — Агониодиакон Модад...

— Иначе говоря, боевой диакон?

— «Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч: он Божий слуга, отмститель в наказание делающему злое...» [53] Апостол Павел. К римлянам, 13.4.

— А где Елдад? — не удержался я.

Он не нашел ничего лучшего, как пробубнить банальное «разве я сторож брату моему» [54] Бытие, 4.9. .

— Черный Чоппер, — сказал я. — Поезд до Силурска. Человек с сумкой.

— Ну хорошо, я сделаю это, — пробормотал он. — Только откройте путь, иначе мы не успеем. Почти два километра пешедралом...

— Кто должен открыть путь?.

— Вы, — объявил он с некоторым удивлением. — Больше ведь никто не способен! «Не в воле человека путь его, что не во власти идущего давать направление стопам своим. ..» [55] Книга пророка Иеремии, 10.23. Или... или этот, с сумкой... он такой же, как вы?

— Нет, он другой, — сказал я наобум. — И, кстати, повтори поставленную задачу.

— Не хочу, — заупрямился мертвец. — Не могу. Не помню.

— Делай, что тебе говорят, — настаивал я. — Иначе я не позволю тебе умереть окончательно.

— Ну пожалуйста, — снова захныкал он. — Я устал, я не могу. «Человекам положено однажды умереть, а потом суд...» [56] Послание к Евреям, 9.27. Дайте мне спокойно дождаться суда, я заслужил...

— Заслужил, — сказал я, — конечно, заслужил. Кто же, как не ты! И я отпущу тебя. Если ты повторишь задачу.

— Но я не помню! — возразил он со всей искренностью, на какую могла быть способна половина туловища. — Найти... увидеть... И все! Больше ничего не помню! «Ныне прости вину раба Твоего...» [57] Первая книга Паралипоменон, 21.8. Разве было что-то еще?

— А потом? Что потом?

— Вернуться с докладом... как обычно.

— Куда вернуться?

— К Алтарю, разумеется. До Храма слишком далеко, а счет на минуты...

— Хорошо, к Алтарю. А где Алтарь?

— Там же, где обычно. На север от юга.

— А если его там нет?

— Как это нет?! Алтарь всегда есть. Нельзя, чтобы его не было! «Все пространство его вокруг — Святое Святых...» [58] ] Книга пророка Иезекииля, 43.12.

— Ну, а все же...

На протяжении всей нашей довольно-таки бестолковой беседы, густо перемежаемой отсылками к сакральным текстам, агониодиакон Модад сохранял отсутствующее выражение на неживом сером лице, глаза были закрыты, и на этой окостенелой маске шевелились одни

только губы. И вдруг он открыл глаза. Это было неожиданно даже для меня. И я не успел хоть как-то отреагировать на такой поворот событий.

— Ты не Митрополит! — почти выкрикнул он, насколько это вообще возможно для мертвеца. — Ты обманул меня!

— Ну да, обманул, — досадливо сказал я. — Но ведь ты хотел меня найти и увидеть. Твое Веление... задача выполнена.

— Нет, — сказал Модад с отчаянием. — Нет...

— Кто такой Митрополит? — спросил я. — Где находится Алтарь? И где Храм?

Он уже не слушал меня, а лишь повторял свое «нет», как заведенный, словно пытался отгородиться этим словом от невыразимого ужаса перед наказанием за свою посмертную болтливость. Допытываться подробностей от перепуганного мертвеца — пустая трата времени... И я заставил его замолчать. Все тем же способом, исключавшим всякую возможность реанимации.

Но перед этим все же, превозмогая отвращение, мысленно зажимая нос и гадливо жмурясь, погрузился в бессвязную мешанину его разлагающихся воспоминаний.

Мне хватило выдержки на пару минут, не более.

И все же я успел увидеть лицо человека, которого он называл Митрополитом (где-то я примечал эту сытую харю, возможно — на телеэкране, и определенно не в религиозном контексте... что-то связанное с подъемом нравственности и воспитанием патриотического духа в подрастающем поколении... и державный значок на лацкане), уяснить себе значение эвфемизма «Алтарь» (всего лишь интранет - портал, замаскированный под убогонькое интернет-кафе) и узнать, где находится Храм (примерно там, где я и ожидал, да и раньше подозревал, что под столь благообразной вывеской непременно занимаются гнусностями).

Но тот, кто продиктовал Веление семерке Драконов, или задачу, если пользоваться их терминологией, и проторил путь, гнездился слишком глубоко. А может быть, его и не было в памяти мертвеца.

За окнами вагона занимался грязно-серый рассвет — других давно уже не бывало. Поезд устало ввинчивался в густую утреннюю мглу, но я уже знал: скоро он снова остановится, и никакие чудеса больше не заставят его стронуться с места.

* * *

...Мне сказали, что я смогу найти этого человека в таверне на берегу, и он действительно был там. Перед ним лежала копченая рыба, стоял кувшин вина, а надкусанную лепешку он держал в руке, словно забыв о ней, целиком уйдя в свои мысли. Он был не так стар, как я себе представлял, и вовсе не слеп, как о нем говорили. Он просто умел не видеть то свинство, что происходит вокруг, в пользу великих картин, что рисовало его воображение. С воображением, как я уже имел возможность заметить, у него был полный порядок.

«Гомер?» — уточнил я.

«Кто спрашивает?» — откликнулся он после чересчур длительного молчания.

Я назвался.

«Знавал я одного Криптоса, — сказал он, разглядывая лепешку так, словно впервые увидел. — Вор был и мошенник, и получил свое прозвище за то, что не вылезал из темницы. Был еще Криптос из Сциона, который торговал собачатиной. Все они плохо кончили. Надеюсь, у тебя нет дурных наклонностей, связанных с именем. А кто твои родители?»

«Если я скажу, что не помню, ты поверишь?»

«Разумеется, поверю. Я и сам не знаю тех, кому должен быть благодарен за приход в этот мир. Что ты хочешь, Криптос? Вина или рыбы? И того и другого у меня не так много, чтобы ты ушел счастливым».

«Я уже пил сегодня, а рыбу предпочитаю свежей».

«Сегодня не тот день в моей жизни, за который стоит пить, — сказал он. — Но ты не выглядишь попрошайкой или наглецом, а речь выдает в тебе человека образованного, хотя и определенно не ионийца, и даже не ахейца».

«Считай меня фракийцем», — предложил я.

«Почему бы и нет? — хмыкнул он. — Хозяин, чистый фиал моему другу!»

Трактирщик, усмехаясь, принес немудрящую глиняную чашку с отколотой ручкой. Гомер плеснул из кувшина мне и себе. Мы выпили терпкой эвбейской кислятины, не заслуживавшей называться вином.

«Я только что уступил этому дураку Гесиоду право считаться лучшим певцом, — сказал он, меланхолично жуя. — Царя Панеда не впечатлили мои повествования о великих сражениях прошлого. Ему подавай песни о мирно пасущихся козах и обильных виноградниках. Не удивлюсь, если по вечерам в своих тайных покоях он наряжается в пеплос и берет в руки прялку».