Евгений Филенко - ШЕСТОЙ МОРЯК

Многослойная фанера, обшитая металлом... это не Форт Нокс, не бетонный саркофаг над чернобыльским реактором, так — безделица для проницания.

— Смотрите, птица! — воскликнул я и ткнул пальцем в сторону окна.

Как только все взгляды устремились к несуществующему пернатому, я просочился сквозь запертую дверь и оказался в полной темноте.

Выключатель нашелся там, где я и ожидал, и, что поражало, сразу же вспыхнул свет.

Без промедления зазвонил телефон, обнаруживая свое местонахождение — в углу стола, под грудой пустых папок, в которых, должно быть, некогда хранились документы строгой отчетности.

Я снял трубку.

— Алё! — рявкнули мне в ухо. — Диспетчер, мать твою, одна нога тут, другая там, на перрон с флажками, сейчас литерный проследует без остановок, а у тебя там какие-то блядские цистерны кантуются!..

— Это касса, — сказал я холодно.

— Касса?! Кой хрен касса, литерный на подходе!

— Ничем не могу помочь, — произнес я и положил трубку.

Звонок.

Я намотал шнур на кулак и с остервенением выдрал из розетки.

Звонки не прекратились, а следовали один за другим, словно несколько международных линий одновременно решили свести с ума бедного кассира.

Я посмотрел на обрывки шнура в руке.

Кое-кто умеет настоять на своем...

Мне ничего не оставалось, как снова снять трубку.

— Это касса, — сказал я. — Вы попали в кассу. Но я не кассир, и уж никаким боком не диспетчер, так что мне ваш литерный на фиг уперся. Тем более что никаких цистерн там нет и в помине. И не звоните сюда больше.

— Знаю, — ответили мне спокойно. — Ты не кассир, ты танкист.

— Хм... Я не умею заводить танк [74] Аллюзия на тему миниатюры М. Жванецкого «Кассир и клиент». .

В трубке прошелестел смешок.

— А теперь давай, наконец, поговорим.

Голос был мужской, обычный, приятный такой баритон, из тех, что объявляют остановки общественного транспорта. Вот только интонации показались мне несколько механическими.

Вообще-то, я понял, кто мой собеседник, еще не сняв трубку. Но игра есть игра, не стоило срезать углы, чтобы пройти дистанцию.

— Давай, — сказал я.

* * *

...«Будь ты проклят, Одиссей! Ты вернешься домой не раньше, чем я тебе позволю! Я не подарю тебе ни единого дня!..»

Собственно, так оно и случилось. Первое время я попросту гневался на него. Потом за разными хлопотами надолго забыл о его существовании. Спустя много лет, волею случая угодив на Итаку по торговым делам, я свел знакомство с местным купцом Эвримахом, который в числе многих домогался руки вдовствующей царицы Пенелопы, а заодно и вакантной должности царя. При его содействии мне даже удалось побывать во дворце и посидеть за одним столом с соискателями. Скажу честно: когда-то дворец был богат и ухожен, да и сейчас еще хранил следы былой роскоши, но за время отсутствия хозяина обветшал, осыпался и сильно был загажен ордой женихов с их нескончаемыми пьянками и грубыми потехами. Годы никого не красят, и царица Пенелопа казалась усталой и увядшей женщиной в преддверии старости, хотя, возможно, десятка два лет тому назад она числилась в первых красавицах здешних мест. На пирующих она смотрела с плохо скрываемым отвращением; было совершенно очевидно, что надежды их на брачное ложе напрасны, и лишь законы гостеприимства удерживают царицу от того, чтобы вышвырнуть всю эту гопу с глаз долой. Сами же соискатели уйти не желали по целому ряду причин. Никому не хотелось потерять лицо и прослыть неудачником, как сейчас принято говорить — лузером. К тому же, при всей запущенности царского хозяйства, приз по-прежнему выглядел заманчивым.

«Эвримах, царь Итаки! — мечтательно повторял мой новый знакомец, толстяк и жизнелюб, своими статями на царя похожий менее всего. — Уж не знаю, долго ли я усижу на этом троне, но имя свое прославлю и внесу во все поминальники. Заодно и этот хлев, — он хозяйским жестом обводил запакощенную залу, — от дерьма расчищу, будто некий Геракл авгиевы конюшни...»

Да, если Эвримах или какой-нибудь там Антиной были мужами деловыми и более чем зажиточными, то для прочих блаженное слово «халява» отнюдь не было пустым звуком. Жрали и пили в три горла, и требовали еще. И получали требуемое, заметьте!

«Эвримах, друг мой, — говорил я. — Поверь мне: не бывать тебе царем. Ну какой из тебя царь, с такой рожей?! Пойдем лучше на мой корабль, выпьем доброго феакийского, я угощаю».

«Из меня выйдет прекрасный царь, — упирался этот дуралей. — Не хуже прежнего. Уж я-то знаю, что нужно женщине для счастья: опора и покой...»

«Ни рожна ты не знаешь, — увещевал его я. — Женщины любят негодяев. Это необъяснимо, но это правда. А уж такого мазос-факоса , как царь Одиссей, по всей Элладе не сыскать! И когда он вернется, законы гостеприимства будут попраны самым бесстыдным и жестоким образом».

«Он никогда не вернется, — смеялся Эвримах. — Посуди сам: вернулись все, кто уплывал в Трою. Все! Возьмем царя Агамемнона. Возьмем того же тебя... И только Одиссей не вернулся. Его давно сожрали морские чудовища!»

«Он вернется, — сказал я однажды, когда черные одежды Пенелопы, самолично подававшей на стол свежие фрукты, коснулись моего лица, и я вдохнул запах ее тела. — Он не заслужил того, чем обладает, но он вернется».

«Почему ты так решил?» — удивился Эвримах.

«Потому что царица ни в чем не повинна».

Это было время, когда я многое прощал мужчинам за их женщин. Женщины — это... это... в общем, своим существованием они весьма оправдывали сомнительную надобность присутствия мужчин в картине этого мира. Когда-то я думал именно так...

20

— Ты знаешь, кто я? — спросил он.

— Догадываюсь.

— Судя по всему, догадываешься ты верно.

— Это было несложно... хотя и несколько неожиданно.

— Поверь, я тоже в недоумении.

— Что тому причиной?

— Не ожидал, что встречу себе подобного.

— Почему ты решил, что мы подобны?

— Ты выдал себя своими чудесами.

— Какие же это чудеса... так, осознанное применение кое-каких так и неоткрытых здешними учеными законов мироздания.

— Ты же знаешь, здесь принято все непонятное объявлять чудом.

— Однако ты не купился.

— Я в состоянии отличить чудо — в человеческом понимании! — от всемогущества в универсальном смысле.

— Всемогущ только Создатель Всех Миров... и то с оговорками.

— Я не знаю, кто твой Создатель, о котором ты говоришь с неслыханным подобострастием. Но если он действительно тот, за кого ты его почитаешь, то его детище — ты! — удалось на славу.

— Слишком самонадеянно с моей стороны считать себя его детищем. Я всего лишь игрушка, сотворенная одним из его детищ для развлечения себе подобных.

— Если ты его игрушка, воображаю, какой мощи должно быть его оружие.