Шимун Врочек - Рим. Книга 1. Последний Легат

Золотой орел молча реет в голубом небе – над лагерем, над серыми палатками, над стираным бельем, над кострами с жарящимся хлебом… Мощь Рима, величие власти.

Я поворачиваюсь на пятках и иду, преодолевая сопротивление занемевших мышц, к палатке принципии. Два караульных легионера смотрят на меня, но послушно вытягиваются по струнке, когда раб показывает им приказ Августа.

Я откидываю полог и делаю шаг внутрь…

Темнота. Стою, щурюсь. После яркого солнца за порогом здесь почти ничего не видно. Плотная ткань пропускает не так много света, поэтому некоторое время я вижу только отпечатки солнечных бликов, прыгающие на темном фоне. Жмурюсь, открываю глаза. Так лучше.

Отпечатки еще не исчезли, но теперь я вижу коренастого человека в телесном кожаном панцире, стоящего ко мне спиной у стола. Клапан палатки хлопает за моей спиной. Человек поворачивается, видит меня.

– Какого?… – говорит он. Вздергивает голову, я вижу выбритый подбородок, тяжелый, неуступчивый.

Я поднимаю руку.

– Приветствую тебя, воин.

Излом его бровей становится хмурым и недовольным.

– Кто ты, Тифону в задницу железный гвоздь, такой? – говорит он.

Ну, можно было и повежливей, конечно.

– Гай Деметрий Целест, – улыбаюсь я. – Возможно, вы обо мне слышали?

Пауза. Изменения в его лице напоминают разрушение многоэтажного здания, подточенного дряхлостью и сыростью.

– Новый легат?

– Совершенно верно.

– Префект лагеря Спурий Эггин, – представляется человек.

Эггин? Что ж. Это многое объясняет…

Я о нем уже слышал – от Тита Волтумия, старшего центуриона. Человек, который назначает одного из старших офицеров легиона руководить командой, распинающей варваров. Это означает неприятную тяжелую и малопочтенную работу, с которой справится и младший оптион десятой когорты. Что произошло между этими двумя, интересно?

Спурий Эггин – невысокий, крепкий. Лет пятидесяти, но очень крепкий. Короткая красная шея. Круглая голова. Нос круглый, пористый. Глаза маленькие, словно вдавленные в круглое лицо. По шее идет белый след старого шрама.

Еще бы. Префектом лагеря может стать только бывший примипил – первый центурион, выслужившийся из самых низов. Как я слышал, Эггин получил свой первый чин центуриона – младшего центуриона десятой когорты – на общей сходке, единогласным решением воинов. Такое редко, но бывает. Значит, Эггин начал служить еще до того, как Август сделал назначение центурионов своим личным правом.

На Эггине короткий кожаный панцирь, в руках – калам для письма. Я вижу короткие пальцы префекта, испачканные чернилами. Он смотрит на меня без всякого подобострастия. Он мне нравится… и не нравится одновременно.

– Что привело вас сюда, легат? – спрашивает Эггин.

Скорее не нравится, решаю я.

– Хороший вопрос, префект лагеря Эггин. Это ведь Семнадцатый легион, я правильно понимаю?

Эггин дергает уголком рта. Но лицо его спокойно. Равнодушно-холодный взгляд.

– Верно.

Я киваю и прохожу в палатку, поближе к жаровне. Протягиваю руку над горящими углями, чувствую ладонью поднимающееся от них тепло. Жар. Эггин за моей спиной ждет. Это напоминает камень, стоящий за твоей спиной.

– Прекрасно, – говорю наконец. Поворачиваюсь к префекту. – Значит, я не ошибся.

Эггин на мгновение вздергивает брови. Они почти белесые, что странно – при его темной шевелюре.

– Легат?

– Хорошая сегодня погода, верно, префект?

Эггин пожимает плечами. В этом движении я чувствую некий оттенок раздражения.

– Для Германии, – уточняю я. – Хорошая для Германии.

Он щурится. Но он хороший солдат, поэтому он ждет, когда этот легат – то есть я – выскажется.

– Солдаты уже завтракали, насколько понимаю? – спрашиваю я внезапно.

Эггин моргает. Но быстро берет себя в руки.

– Да, легат.

– Очень хорошо. – Я поворачиваюсь к жаровне и вытягиваю ладони над тлеющими углями. Хорошо. Усталые пальцы расслабляются.

– Легат?

– Знаете что. Я бы хотел видеть всех трибунов здесь. Через… – Я задумываюсь. – Скажем, через полчаса. Префекта конницы тоже.

Если Эггин и удивлен и раздосадован, он старается ничем не выдать своих чувств.

– Но…

– Постарайтесь, я вас очень прошу, Спурий Эггин.

Он вытягивается. Старый солдат, да.

– Понял.

Думаю, трибуны сейчас находятся не в лагере, поэтому Эггину придется приложить некоторые усилия, чтобы найти и известить их. Смешно.

– Разрешите, я отдам распоряжения?

– Конечно, конечно.

Он идет к выходу из палатки.

– Префект, – окликаю я его.

Эггин останавливается. Широкая спина словно излучает раздражение. Он поворачивается ко мне – лицо каменное.

– Легат?

– Вы не против, если я воспользуюсь вашим гостеприимством… хм-м… в ваше отсутствие?

Пауза. Мне кажется, сейчас он все-таки пошлет меня куда подальше.

– Это теперь ваш легион, – говорит он и выходит.

Полог палатки дергается на ходу и опускается. Я остаюсь один. Через некоторое время за стенами палатки раздается резкий голос Эггина, отдающий приказы.

Я подхожу к столу, беру медный кувшин с жаровни и наливаю себе горячего вина с медом. Взлетает пар. Я тяну ноздрями запах корицы, и меда, и вина. Подношу чашу к губам… Ну, все. Начинаем обживаться.

Когда мне было четырнадцать, брат на правах главы семьи отправил меня учиться в Грецию, к знаменитому Парасагору. Римлянин из хорошей семьи просто обязан иметь прекрасное образование.

Я взял с собой Тарквиния – тогда он еще не был таким ворчуном и развалиной, он был вполне бодр. И я слушал лекции под сенью акаций и кипарисов, под темно-зелеными листьями платанов ходил из портика в портик по тропинкам вслед за учителем, который рассказывал нам – нескольким «эфебам», как называются юноши такого возраста у греков, – о философии, устройстве мира, литературе и поэзии, созвездиях и стратегии, ораторском мастерстве и трагедиях Эсхила.

Я до сих пор с ностальгией и теплым чувством вспоминаю то время. Усыпанные сухими иголками красные тропинки… Лазурное море. Глубокая, ненормально яркая синева. Я никогда не думал, что море может быть такого цвета. Средиземное море более бледное, серое – в отличие от Эгейского.

Синий – цвет смерти, думаю я. Оратор Атраксий преподал мне несколько важных секретов ораторского мастерства. Говори грудью, а не горлом. Говори голосом, а не руками. Говори мыслью, ярко, с живым чувством и подчеркивай жестом. Жест никогда не должен быть полным, он только намекает на движение – остальное дорисует воображение слушателя, увлеченного твоей речью. Речь готовь заранее. Она должна содержать три акта, как в трагедии… или поэме. У нее должны быть вступление, завязка, развитие, катарсис и развязка. Все, как писал великий Аристотель.