Татьяна Зубачева - Мир Гаора

Пока он собирал сушняк и разводил огонь, стало совсем темно, и журчание родника казалось особенно громким. Гаор напился холодной чистой воды, привычно пробормотав заклинание и благодарность Мать-Воде, набрал воды в котелок и пошёл к костру. Фургон вздыхал остывающим мотором, словно рядом дышало большое усталое, но доброе животное. "Слон, к примеру", — мысленно усмехнулся Гаор, разрывая пакет с маленькой буханкой хлеба. Супа он решил не варить, хотя взял в ларьке и бульонных кубиков и пакетик суповой смеси. Но если сейчас делать суп, то за водой для чая придётся опять к роднику, а главное, отмывать котелок. Так что обойдётся бутербродами, а в котелке заварит чай. Что тоже совсем неплохо. Он разрезал буханку на ломти и вскрыл банку с паштетом. Из чего делают паштет, которым торгуют в рабских ларьках, лучше не думать. Да хоть из крысятины, в окопах и не такое приходилось лопать, и ничего, жив остался.

Он намазал хлеб тёмно-серой одновременно вязкой и крупитчатой массой, поднёс ко рту и замер.

За его спиной щёлкнул передергиваемый затвор автомата.

— Ни с места! Стреляю! — крикнул срывающийся мальчишеский голос.

Потом Гаор думал, что будь на месте пацана настоящий фронтовой дезертир, то лежать ему в лесу с простреленной головой, а так… пацан отчаянно трусил, потому он и справился с ним элементарно.

Но тогда он, не раздумывая, рванулся вбок, уходя от выстрела, вернее, его тело сработало быстрее головы, совершив мгновенный боковой переворот через голову, вскочив на ноги и оказавшись вплотную к нападающему. Тот явно растерялся, и Гаор вырвал у него автомат, ударив под дых и сразу же в голову.

Схватив автомат, Гаор привычно приготовился к стрельбе и только тогда посмотрел на противника. Перед ним лежал и смотрел на него с ужасом типичный новобранец в свежеобтрёпанной форме. Выбритая голова с еле пробивающимся чёрным "ёжиком", измазанное грязью, перекошенное от страха лицо без клейма, тонкая шея торчит из слишком просторного ворота гимнастёрки… свободный. На него напал свободный, а он ударил его и отобрал оружие. За это… А ни хрена, кругом лес, и иди дознайся, что и как было — успокоил он сам себя.

— Остальные где? — спросил Гаор.

Ему не ответили, но не пытаясь скрыть правду, а потеряв голос от страха и неожиданности, как сразу понял Гаор. И… и вот кого, значит, искали на дорогах. Дезертир. Войны нет, так от чего сбежал?

— Что, старослужащие затрахали? — насмешливо спросил Гаор.

И по мгновенно задрожавшему от беззвучного плача мальчишескому лицу понял, что угадал. И что теперь ему делать с этим пацаном? Отобрать оружие и дать пинка под зад, чтоб катился куда подальше? Почему-то этот вариант ему не очень понравился. Нет, на фронте он бы знал, что делать, там смыться из-под пуль, подставив остальных — это подлость, а за подлость… что положено, то и положено, а здесь…

— Принесло тебя на мою голову, — вполне искренно вздохнул он, опуская ствол книзу.

Пацан по-прежнему лежал неподвижно и тихо, почти беззвучно плакал, ожидая то ли выстрела, то ли ещё чего.

— Тебе чего, жратва понадобилась? — уже мягче спросил Гаор.

Пацан, всхлипнув, кивнул и прошептал срывающимся от слёз голосом.

— Я третий день… не ел.

— Тьфу, — даже сплюнул Гаор.

Это в летнем-то лесу, когда уже ягоды есть, и с оружием, когда здесь и птицы, и звери непуганые.

— Ты что, курс на выживание не проходил?

— Нет, — парень снова всхлипнул и посмотрел на него с робкой надеждой. — Дай хлеба, и я уйду.

— Бери, — Гаор показал автоматом на свой выпавший при броске бутерброд, и когда парень не вставая дотянулся до него и жадно начал есть, поинтересовался. — И куда пойдёшь? Дорогу к патрулю показать?

Пацан поперхнулся и закашлялся.

Гаор удовлетворённо усмехнулся. Ему было всё понятно и ясно, кроме одного: что делать со свалившимся на его голову пацаном. Выдать патрулям… до такой подлянки он не докатился и не докатится, даже на фронте этим брезговал, предпочитая расправляться сам. Бросить в лесу… да это ж то же самое, через два, много три дня пацана выловят, если тот сам с голодухи не побежит сдаваться. А там трибунал со всеми вытекающими. Спасать… как? И какое ему дело? Самое простое — это пришибить пацана и тело оттащить к муравейнику, видел он его, когда ходил к роднику, муравьи и остальная лесная живность живо всё объест, а там… не его дело, когда кости найдут и что думать будут. Но этот вариант тоже почему-то его не устраивал.

Съев, вернее, заглотав бутерброд, пацан жадно смотрел на остальное, но взять не решался. Досадуя на себя, Гаор подошёл к костру. Придерживая автомат так, чтобы его дуло смотрело на пацана, сел и сказал:

— Садись и лопай. Только не спеши, после голодухи нельзя.

— Ага, — кивнул пацан, осторожно присаживаясь к костру по другую сторону.

Действуя одной рукой, чтобы не выпускать автомат, Гаор заварил чаю и отлил горячей горькой — он всегда заваривал крепко — почти чёрной жидкости в кружку.

— Пей. Всухомятку кишки заворачиваются.

— Спасибо, — шёпотом сказал пацан.

Он глотнул чаю, обжёгся, по-детски подул, глотнул ещё раз и вдруг заговорил, хотя Гаор ни о чём его не спрашивал.

Плача то ли от ожога, то ли от заново переживаемого ужаса, пацан рассказывал молча слушающему его странному рабу о том, что творили с ним в казарме и от чего он бежал, куда глаза глядят.

Гаор слушал спокойно. Ничего нового для него в этом рассказе не было. И особо ужасного тоже. Он и не с таким сталкивался.

— Бывает и хуже, — сказал он, когда пацан замолчал.

— Что?! — вскинулся пацан, обиженный его спокойствием. — Что может быть хуже?!

Гаор насмешливо посмотрел на него и жестом, каким обычно обозначают выпивку, щёлкнул себя по шее, но не сбоку, а спереди, точно по заклёпке, отозвавшейся на щелчок звоном.

— Это, пацан, это хуже.

И тот поперхнулся своим возмущением.

— А ведь за дезертирство… — задумчиво сказал Гаор, — вполне можешь получить. Сейчас не война, тогда на фронт в штрафняк или расстрел перед строем. А теперь…

— Нет, — с ужасом прошептал парень, — нет, я… я не могу, лучше смерть, жить рабом… нет, не смогу.

— Я же живу, — спокойно возразил Гаор. — А смерти хочешь… — и насмешливо предложил, — могу устроить. Прямо здесь и сейчас, — и похлопал по лежавшему на коленях автомату.

Пацан с ужасом посмотрел на него. Он уже ничего не понимал. Его накормили, а теперь хотят убить. Страшные рассказы о безжалостных коварных дикарях оживали на глазах. Но… но этот раб не совсем дикарь, раз знает автомат и вообще…

— Ты… давно…?

Пацан не закончил вопроса, но Гаор его понял и ответил.

— Три года. Ладно. Ты сам откуда? Из Аргата?

— Нет, — пацан назвал маленький городок в дневном переходе на север от Аргата.