Татьяна Зубачева - Мир Гаора

— Нет, ты подумай, Рыжий, — не мог успокоиться Фрегор, — это ж золотое, нет, бриллиантовое дно. Из такого дерьма и такие деньги делают!

Да, а ведь прав хозяин, сволочь психованная. Бешеных денег стоит лечение в Амроксе, а оформление ДНК-карты в Ведомстве Крови, а новые документы в Ведомстве Юстиции… качают кровь из посёлков, и Огня на них нет. Так что, перед Золотом и Огонь бессилен?

И снова, и снова к Гаору приходила отчуждённо ясная холодная мысль: так сколько он ещё выдержит, сколько он сможет жить, зажав сердце?

Когда возвращался до отбоя, заходил к Первушке. Она молча, уже ни о чём не спрашивая, осматривала его, давала выпить почти чёрной, приятно горькой микстуры. Чтоб спал, и чтоб сердце не болело. Гаор благодарил и уходил. День за днём, день за днём, день за днём…

…Гаор был уверен, что после увиденного готов ко всему. Что самое страшное он уже видел, и… и опять прав Седой: всегда найдётся более страшное.

В этот день хозяин завершал работу в Амроксе. Смотрел последнее, одиннадцатое отделение. Готовый продукт — девочки. Опять лужайки, белые здания, усыпанные цветами кусты шиповника, клумбы и никаких ужасов, полная идиллия. Девочки, вернее, девушки, от пятнадцати до семнадцати лет, внешне чистокровные дуггурки, опрятные, весёлые, умеющие готовить и вышивать, вести хозяйство, петь и танцевать, знающие домашнюю бухгалтерию и основы ухода за новорождёнными, напрочь забывшие ужасы своего детства, бедные сиротки, выращенные и воспитанные заботливым Ведомством Крови, которое не допустит пропажи крови, будущие матери бастардов для знатных родов, твёрдо помнящие, что Великим Огнем женщине назначено быть покорной мужчине, служить ему, вести его хозяйство и рожать ему сыновей. Они гордо показывали знатному гостю своё рукоделие, по-детски невинно кокетничали с ним и так же невинно демонстрировали пренебрежение лохматому рабу за его спиной. Седоволосая благообразная дама в белом халате — начальник отделения и старейший сотрудник Амрокса, как она сама гордо заявила Фрегору, давала пояснения. Об Амроксе она знала всё и не стеснялась своих знаний.

— Мы не стоим на месте. Программа всё время совершенствуется и обновляется. Вы не представляете, в каких условиях мы начинали. Детей привозили из посёлков, частных питомников. Пока не была разработана новая методика и подобрано техническое обеспечение, на переформирование личности уходило несколько лет. И всё равно оставались рецидивы аборигенных воззрений. Применение электротерапии дало изумительные результаты. Да, конечно, выход продукции несколько сократился, увеличились отходы, но зато теперь мы выпускаем по-настоящему качественную продукцию. Соответственно выросли и цены. Но зато… смотрите сами. Правда, мы налагаем на потребителей некоторые обязанности.

— Например? — заинтересованно спрашивает Фрегор.

— Ну, раньше мы передавали девушку потребителю, и после рождения бастарда ей предоставлялась полная самостоятельность. Чаще всего она оказывалась на панели и потерянной для дальнейшего использования. Поэтому теперь мы следим, чтобы после первого использования её возвращали нам.

— Продукт многоразового использования, — понимающе кивает Фрегор.

— Вот именно. Ну, разумеется, если у отца бастарда возникает потребность в более длительных отношениях, мы не препятствуем. Некоторые из наших выпускниц стали жёнами и матерями младших сыновей, есть даже матери наследников.

Гаор слушал, замирая от ужаса догадки, из последних сил удерживая неподвижным лицо. Выжигать память током начали в пятьдесят восьмом году, а всему Амроксу уже больше пятидесяти лет, а ему тридцать один, так что… нет, не может этого быть, нет…

А потом для такого гостя даже устроили небольшой концерт. Прямо на газон вынесли и расставили кресла для Фрегора, начальницы, других воспитательниц и учителей, и девушки пели, танцевали, играли на гитарах, декламировали стихи и разыгрывали маленькие сценки. Фрегор с удовольствием аплодировал, рассыпал комплименты артисткам и педагогам.

— А теперь наша, — начальница улыбается, — фирменная. Представляете, ещё тогда, с первым выпуском, у нас работал хормейстер. Старик уже. Конечно, у него были определённые странности, но дело своё он знал. Был непревзойдённым знатоком старинных романсов. Особенно он любил вот этот. И в память о нём мы сделали его нашим почти гимном. Девочки, "Зимнюю ночь", пожалуйста.

И Гаор, стоя за креслом хозяина, услышал слаженный, в унисон, как всегда поют дуггуры, девичий хор. Памятные с далекого, забитого кулаками Сержанта детства мелодию и слова.

— В лунном сиянье… снег серебрится… вдоль по дороге… троечка мчится… динь-динь-динь… динь… динь-динь… колокольчик звенит… этот звон, этот звон… о любви говорит…

Дальше Гаор не слышал, потому что все силы ушли на то, чтобы остаться безмолвной неподвижной тенью за хозяйским плечом. И дальнейший, завершающий осмотр, и дорога домой были как в тумане. Да, он делал всё положенное, слушал и исполнял приказы, вёл машину, даже слышал рассуждения Фрегора, что, пожалуй, взять такую из Амрокса и обзавестись законным бастардом вполне разумно, цены, конечно, сумасшедшие, но если получится премия за эту инспекцию, то можно подумать о квартирке-"гнёздышке" в Аргате.

— В этот гадюшник я её не повезу, это деньги на ветер выкинуть, либо отравят, либо ещё как испортят. А приставить к ней тебя телохранителем не получится, ты мне на работе нужен. И взаперти её держать невозможно, у Мажордома, старой сволочи, от всех дверей ключи.

Упорного молчания раба Фрегор попросту не замечал.

Гаор довёз его как обычно до подъезда в западное крыло, выслушал приказ подать утром лимузин и, не дожидаясь, пока за хозяином закроется дверь, поехал в гараж. Механик был чем-то занят, и он, сдавая машину Летняку и Весеннику, неожиданно услышал тихое:

— Иди, парень, лица на тебе нет.

Он через силу улыбнулся и так же тихо ответил:

— Спасибо.

Внизу было тихо и пустынно: все ещё на работе.

В спальне Гаор переоделся в расхожее и пошёл в душ, бросив бельё и рубашку на кровати. Снежка заберёт. Мучительно хотелось заплакать, потому и пошёл в душ, чтоб спокойно, подставив лицо воде… но слёз не было, и вода, впервые за эти годы льющаяся по телу и лицу вода не радовала, не омывала. Он пробормотал заклинание и… и не помогло. Странная холодная пустота внутри и безмерная усталость.

Вымывшись, он вернулся в спальню, развесил полотенце и, не раздеваясь, только скинув шлёпки, лёг на кровать поверх одеяла, закрыл глаза. Ну что? Ты хотел узнать о матери. Теперь знаешь. И что? Ты сын "галчонка", из первого выпуска Амрокса, как и ты с не выжженной, а отбитой памятью. Твой отец хотел иметь здорового бастарда и купил себе в Амроксе… девчонку, без клейма и ошейника, но всё равно рабыню, и честно отпустил её через шесть, да, пять лет растила, да год носила, через шесть лет, забрав своё… свою добычу. И что теперь? Ты доволен? Узнал, понял. Чего ты не знаешь, не помнишь, теперь домыслишь, не проблема, и дальнейшую её судьбу ты знаешь, догадаться нетрудно. Сволочи, какие же вы сволочи. Мама, прости меня, я не хотел, меня заставили забыть, мама, ты ведь помнила, теперь я понимаю, ты варила мне пшёнку, ты что-то говорила мне, мама, почему я не могу позвать тебя, услышать тебя…