Герман Корнаков - Капли корсара

Профессор ушел, а у Григория было ощущение, что все, что он знал, о чем думал, во что верил, пытался анализировать, все это — рушится. Рушатся такие вечные понятия как душа, вера, любовь, высшая справедливость….. "Не верю, да и не хочу верить в то, что душа — это всего лишь программа, вместившая в себя определенные понятия" — думал он, идя по коридору. Навстречу попадались спешащие куда-то люди. Они уже привыкли к нему, узнавали, многие при встречи кивали головой, но в их глазах Григорий видел один и тот же вопрос, словно они все хотели знать кто он и с кем.

За очередным поворотом, там, где были лифтовые шахты, связывающие этажи Рая, стояли двое не молодых мужчин и что-то очень бурно обсуждали. За дни пребывания в Раю, Григорий в основном разговаривал с Яном Генриховичем, и поэтому ему захотелось узнать, о чем они спорят, скорее из любопытства, хотя…. Подойти и вступить в разговор, было, понятное дело, неудобно. Ну, бывает же так, что идя по улице, кто-то обращает на себя внимание, тебе просто вдруг хочется понять, о чем он думает, говорит и ты, начинаешь напрягать слух, ловя обрывки фраз, забиваемых городским шумом, силясь понять их смысл. Поняв бесполезность, делаешь еще попытку, подходишь к интересующему тебя объекту, как можно ближе, при этом делая вид, что это простая случайность и еще раз пытаешься вслушаться….. Многие, у кого психика более лабильна, не выдерживают, начиная переспрашивать, или вообще бесцеремонно вступают в разговор. Чужие разговоры, как и чужие окна, частенько приковывают внимание обывателя, хотя и многие возвышенные натуры не прочь подсмотреть и подслушать сородича и дело здесь, явно, не только в праздном любопытстве. Григорий замедлил шаг и встал в небольшой нише так, что его не могли видеть, но при этом он хорошо слышал собеседников.

— Они уже подготовили большую часть установок к запуску, — голос был низким, произносящим слова несколько на распев и явно принадлежал низкорослому, крепкому мужчине в сером форменном костюме, в каких обычно ходили живущие на инженерном этаже, — я их уже говорил, что может быть есть смысл подождать. Может этот доктор примет решение, и мы сможем что-то реально изменить, а что толку гонять энергию по сетке. Сегодня мы, а завтра они.

— Вы правы, Сергей Иванович, но отчасти, поверьте мне, — отозвался худощавый собеседник. — Эти дети греха и порока должны видеть нашу силу. Видеть и бояться, а иначе они скоро совсем обезумят.

— Сила — это хорошо, но где это видано что бы силой хоть когда-то, хоть чего-то положительного добились. Напугать — да. Можно напугать один раз, но дальше-то к страху привыкают, и получается, что с каждым разом пугать нужно все страшнее и страшнее. Ощущаете, до чего мы в этом случае можем докатиться? Сначала отправим энергию по сетке, а потом будем антиматерией потрясать, а с нами-то, что потом будет? Вы подумали о последствиях? Может все-таки поискать иные способы?

— А чего их искать. Они есть. Вон стоит, слушает, а помогать, похоже, не собирается, — последняя фраза резанула Григория так, что он покраснел, словно мальчишка, пойманный в момент подглядывания в женскую раздевалку. Резко развернувшись, он почти бегом скрылся за поворотом, ощущая спиной всю неловкость своего положения.

"О какой помощи идет речь и чего они от меня ждут?" — вновь пытаясь анализировать, думал он, прохаживаясь по комнате, в которую поспешил спрятаться от посторонних глаз.

Главы нет. Не написал и все….суеверия здесь не причем…… хотя….

….Буд-то бы больше нет силы притяжения, а его тело стало легким и медленно поднимается вверх…. Григорий резко поднялся на кровати. Что-то ухнуло, эхом разносясь по всем уголкам Рая, и вновь появилось ощущение, что сила земного притяжения меняется, так, словно из-под ног уходит мраморные плиты, а стены сжимаются и разжимаются в такт гармоническим колебаниям. Война, вспомнил он слова профессора и вчерашний подслушанный разговор о готовящемся запуске каких-то установок. "Только вот кто? Они нас или мы их?" — и тут же поймал себя на мысли, что непроизвольно разделил всех на "они" и "мы", затем нажал на коммуникатор, желая узнать, что же собственно происходит, но экран не отреагировал, оставаясь черным.

Замигало и как в театре медленно стало гаснуть, а затем резко вспыхнуло освещение. Вновь разнеслось эхо. "Похоже, что это все-таки "мы" выбрасываем куда-то энергию. По сетке — отозвалась услужливая память. Кой черт они творят?"

Сидеть на месте или бежать и что собственно делать Григорий не знал. Выглянув в коридор, он ни кого не заметил и поэтому решил отправиться в центральную лабораторию, туда, где обычно работал Ян Генрихович. На всем нулевом уровне не было ни души. Проходя по длинным, пустым коридорам он ощутил скребущее душу одиночество и жалость к себе. "Бросили, как собаку…. швыряют друг в друга сгустки энергии и решают тысячи лет кто из них хозяин….. черте, что у них тут…. хозяева…. какие они тут хозяева, они все здесь гости….." — думал он, меряя шагами длинные подземные коридоры, — "залезли в свои пещеры и выясняют отношения….. помощи им…..шиш им не помощь…. с собой разобраться не могут, а туда же — кто прав, кто виноват, а люди "наверху" то от жары, то от холода загибаются, а им что, они за идею сражаются….пришельцы хреновы".

Проход, блок, еще переход — Григорий почти бежал по нескончаемому коридору. Дежурный свет мигал под потолком, от чего казалось, что все вокруг затянул синеватый туман, как в голливудском боевике. Ему хотелось раздвинуть туман руками, разорвать пелену и вдохнуть полной грудью свежего воздуха и чем дальше он продвигался, тем сильнее было это ощущение. Увидев за очередным поворотом лифтовый терминал, он, не раздумывая, бросился к лифту, подстегиваемый единственным желанием хоть куда-то вырваться из этой обволакивающей, синей тишины. Сенсор не реагировал на его попытки открыть створки лифта, отражая его испуганное лицо на своей глянцевой поверхности. Паника….. Паника — это когда бежишь, не выбирая дороги, а все чувства и мысли вытеснил страх. Страх впереди, страх сзади, страх вокруг и нет ничего кроме животного страха который гонит вперед выжимая из человека все, без остатка, и тогда он падает, забиваясь в щель, и ждет. Безразлично ждет конца, потеряв какую бы то ни было надежду на спасение…. И он побежал. Толкнув дверь на запасную лестницу, он побежал по маршам выше и выше, подгоняемый собственным страхом и желанием покинуть навсегда этот замурованный в землю Рай.

Этажи давались с трудом. Через каждый пролет он останавливался, пытаясь отдышаться. На смену страху пришла боль за грудиной, все отчетливее дававшая знать о больном сердце. Преодолев еще несколько пролетов, Григорий Алексеевич обливаясь холодным потом, обессилено сел на краю площадки, переводя дыхания и слыша, как пульсирует в горле, а в груди в отчаянном ритме колотится сердце. Вены на висках напряглись, сжимая голову, как в тисках, сузив сознание до уровня боли и дав чувствам единственный смысл — страх надвигающейся смерти. "Не выбраться…", — сверкнула мысль, вперемешку с накатившейся тошнотой. Обессиленный он сидел, тяжело дыша, опираясь спиной на холодный гранит. "Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое…." — само собой всплыло в сознании. Других молитв он не знал, а эту вспоминал всегда, как только становилось плохо. Молился искренне, с душой, ища поддержки и в тысячный раз, давая зароки, но, всегда забывая их выполнять, как только становилось хоть чуть-чуть легче. Сегодня он почувствовал очень остро свою слабость и то, как ему нужна эта поддержка. Боль в сердце несколько успокоилась, еще не позволяя двигаться, но давая возможность думать и рассуждать…