Пётр Волкодав - Булава скифского царя

— Насилу успел, а ведь мог и промахнуться — шумно выдохнул разгорячённый погонёй Сатир и спрыгнул с лошади. Он снял боевой шлем и подошёл к телу брата. — Во имя чего, брат? — Грустно сказал царь Боспора. — Во имя чего сегодня положили лучших воинов…

— Что с ним, мой царе делать? — тысячный указал на тело Сантора. Сатир ненадолго задумался: — Подготовьте тело к погрбению со всеми почестями, подобающими сыну царя. Раненных собрать и оказать помощь. Мёртвых — отдельно.

— Приказ будет исполнен, мой царь — закивал в ответ начальник охраны.

— Преследование прекратить. Возьмёшь всех свободных. Битва окончена… Зиммелих скоро вернётся. Сатир обернулся к хлопочущему у Волка Степана и подоспевшего Тертея. Он подошёл к Волку, нагнулся и осмотрел обломок копья. — Ты молодец Волче! Рана неопасна. — неожиданно сказал он. Фракиец изобразил подобие улыбки, а Сатир без всякого перехода присел рядом и вытерев пот продолжил: — Степан, для меня честь находиться рядом с тобой. Твой поединок с "волосатым" видели все. Если бы мне кто сказал, что такое возможно, я бы не поверил, но зачем ты подверг себя такому риску?

— В том не было никакого риска, Сатире — отшутился Степан и лёг на спину. — Устал я — заявил путник и закрыл глаза. Тертей тоже лёг и посмотрел в сторону диска слепящего. Солнце уже перевалило зенит и неумолимо катилось к горизонту. Сатир перехватил взгляд Тертея и вспомнил вчерашние слова "путника". "На закате я уйду". Сатир поманил слугу: — Седлай быстроногого коня и за царём всех скифов, немедленно! — Степан молчаливо поблагодарил его кивком и посмотрел на уходящий диск слепящего. Сатиру показалось, а может, так оно и было: — путник грустит, словно из его жизни уходило что-то очень важное и личное, не говоримое никому и вместе с этим светился тихим счастьем. Сатир незаметно переглянулся с Тертеем, понимая состояние Степана, и поднялся: — Тертее, не будем мешать ему. Твои воины пусть помогают оказывать помощь раненным. Пока нет твоего царя, распорядись, чтобы скифы-вещуны и целители начали свою работу.

— Сатире, ты вовремя развернул армию — похвалил действия Сатира, командующий наёмниками. — Я думал моим воинам, да и мне — крышка. Ещё и Степан отвлёк внимание Сантора от твоего превосходного маневра

— Да это так, — вздохнул, соглашаясь, Сатир. — Маневр превосходный, но не я один это сделал. Маневр такого рода могли совершить лишь только скифы. И его совершил царь Асей. Я несколько замешкался. А царь Будинов, да, да — подтвердил Сатир, — Дрон, именно он пришёл вовремя на помощь к нам, а Асей сегодня спас меня от верной гибели. Я теперь его должник… навсегда! Что у тебя с боком, Тертее?

— Серьёзного — ничего. Пустяк. Сейчас перевяжу. — Тертей снял боевой пояс и уселся на ближайший камень. Когда к нему пришли вещуны, он уже успел насыпать на рану чёрный, обеззараживающий порошок камня, из которого делают булавы для царей,

((Карельский минерал "шунгит", месторождение которого на земле больше нигде не найдено до сих пор))

и предстал пред ними, как всегда в строгости и с суровым выражением лица и стиснутыми губами. Вещуны выслушали краткие указания бородача и приступили к своим обязанностям.

У реки, в тени деревьев, солдаты разбивали лагерь. Тертей посмотрел на вздувшиеся вены натруженных за день рук и перевёл взгляд в сторону запада. Диск слепящего бога неумолимо катился вниз, удлиняя тени. Рядом, в полусотне шагов, слуги и рабы свозили сушняк и стволы срубленных деревьев. Именно здесь и пройдёт тризна и погребение павших. Для знатных воинов — насыпи-курганы. Ямы для этого уже готовят. Для остальных — братская могила — костёр.

Тертей и не заметил, как рядом, прямо на землю присел царь Меотиды. Без всякой фамильярности он уселся рядом, как простой воин. Вещуны сняли с Ассея доспехи и перевязали раны. Асей молчал, изредка переглядываясь с Тертеем и Степаном. Говорить не хотелось. Да и о чём? Битва окончена. Усталость и тупое безразличие. Радость и возлияния будут потом, а сейчас — пустота на душе. Степан, озабоченно бросал взгляды на равнину и неумолимо уходящий диск слепящего. Зиммелиха, всё не было. Нужно собираться… Степан поднялся и отрусил со штанов пыль. Как не хочется, но пора.

Одинокий всадник приблизился. Надежда на то, что это Зиммелих растаяли. Слуги Сатира взяли под уздцы кобылицу. На груди прибывшего, поверх доспехов, красовалась золотая бляшка посланника царя всех скифов. Он долго и жадно пил воду из чаши, услужливо поданной слугами, а потом направился к Степану. По шее и доспехам потекла вода, смешавшись с пылью и пятнами засохшей крови. Хорсил, а это был он, поклонился царю Ассею и встревоженному путнику и кратко доложил: — Царь всех скифов скоро будет. Он просит прощения у тебя, Степане.

— Слава Папаю, мой брат жив, но почему так долго? — Ассей и Тертей облегчённо выдохнули, а Степан кивнул в сторону солнца.

— Мне пора.

— Они смогли вырваться — спешно ответил посол — из окружения с несколькими сотнями и уйти… Вождь сарматов и Нритан.

— Это плохо, Хорсиле — Ассей покачал головой. — Присаживайся рядом. Сейчас принесут еду. — Хорсил снял боевой шлем, из верха которого свисала прядь волос Анты. Тертей усмехнулся парню и указал на место рядом. Посол не стал себя упрашивать.

Цари переглядывались меж собой, не решаясь начинать трапезу. Сатир беспокойно ходил вокруг импровизированного наспех стола: куска дорогой ткани, расстеленной прямо на земле. Собрались почти все, за исключением тяжело раненного царя Токсарида и царя всех скифов. Без "минут" царь Боспора молчал и напряжённо всматривался в сторону юга, а потом и запада. Время неумолимо текло, как и река, шумящая вдалеке. Понимал это не только он.

Зиммелих гнал своего коня, не жалея уставшее за день верное животное. Воины едва поспевали за своим царём. Со стороны могло показаться — скифы бегут в панике, отступая перед превосходящими силами противника, но это было не так. Царь спешил, до боли сцепив губы. Часто с губ срывались ругательства. Конь устал от тяжёлого дня, но всадник не жалел его. Появились костры лагеря. Воины армии Сатира, устраивающиеся на ночлег, вставали перед его приближением и восторженно приветствовали царя всех скифов, но он и на то не обращал внимание. Смешалось в нём и злость, за то, что упустил сарматского царя и обида на самого себя, за несдержанное слово. Брат просил его успеть за две ладони до захода диска слепящего. Они так — ни вчера, ни утром не успели, как следует поговорить и что самое обидное — проститься и выпить за победу. А худшее то, что он не успел. После стольких лун и бессонных ночей. Зиммелих не смог бы сейчас ответить на простой вопрос: "А что собственно особенного в этом человеке — его брате"? Ответа на этот вопрос не нашлось. Степан покорил его с первого взгляда на Тане, не стрельбой из лука и не владением в совершенстве оружием и даже не мудростью — чем-то другим, может простотой и спокойным выражением лица и таких-же как и у него — Зиммелиха, карими до черноты глазами… Нет, не его сила и умение воина, а что-то другое, завораживающее в своей чистоте, как дружба в детстве или первая любовь. Если бы сейчас кто-нибудь спросил царя всех скифов. — А кто тебе дороже — Накра, дети или брат? то он бы не нашёлся, что сказать. Это был его мир, вход, куда запрещён для всех. А в том, что Степан жив у Зиммелиха сомнений не было. Было другое — боль и злость, за слово царя и брата, которое дал он сам и не выполнил.