Алекс Готт - Белый Дозор

За черной-черной рекой есть черный-черный лес. Посреди того черного-черного леса стоит черный мертвый дуб.

Под тем черным мертвым дубом лежит мертвая сухая голова, и молвит та мертвая сухая голова:

«Зарыт подо мной во черной неплодной земле черный копченый котел.

В том черном копченом котле сварено в черную глухую полночь черное лютое зелье.

Кто черную-черную реку переплывет,

Черный-черный лес перейдет,

Черный мертвый дуб найдет,

Мертвой сухой голове поклон сотворит,

Черную неплодную землю разворошит,

Черный копченый котел обретет да в черную глухую полночь черного лютого зелья изопьет, тот станет с Марой говорить Ее словом, Ее речами, Ее языком, Ее устами, у Ее ног, у Ее лона, у Ее грудей, у Ее уст!

И желаемое свершится с ним».

Но обретя от Нее желаемое и оттуда возвратившись,

Не забудь в черную глухую полночь сварить в черном копченом котле черное лютое зелье,

Зарыть его в черную неплодную землю под черным мертвым дубом

И водрузить на том месте

Свою

Отрубленную

Голову!

Узрите же, как покровы иссохнут и распадутся, как обратится голова черепом смердящим, как вырастет из черепа смердящего благоуханный цветок.

Так из смерти рождается новая жизнь.

Так Сила становится Мудростью,

А Мудрость становится Силой.

И плывет по небу Велесова ладья, совершая великое обращение душ, на Восход ушедших,

Чтобы к Закату обратно быть…

В том извечный порядок.

Нарушится он — и падет мир.

Сгинет бесследно.

И воцарится повсюду мрак,

Ужас,

Холод,

И лютая Смерть.

Человек с жабьей фамилией — Кто тут главный? — Театр кукол — Вербовка — Любая болезнь — это лишь бизнес

Был у Спивакова заместитель по фамилии Квак. Саша Квак. Хотя уже, конечно, никакой не «Саша» — Александр Кириллович. И, казалось, была в несоответствии аристократического имени-отчества и жабьей фамилии заключена сама сущность этого человека. Внешне очень холеный, весь какой-то лакированный, лучащийся голливудской улыбкой, предпочитающий дорогих итальянских портных Квак в душе был завистником, интриганом, но это полдела, так как был он большим, прямо-таки безграничным подлецом, что тщательно им скрывалось за нарядным фасадом из всего вышеперечисленного, к чему можно добавить манеру очень чисто и грамотно говорить, мастерски играя голосом. Как знать, быть может, именно благодаря голосу Квак и сделал научную карьеру, поскольку умело убаюкивал членов ученого совета во время защиты кандидатской, а после и докторской диссертаций, написанных не им, а за него нищими, но одаренными самородками, подобно шлюхам, продающим свои мозги за неимением того, что им еще продать.

Однако даже на таком надежном топливе, как голос и более чем респектабельная внешность, нельзя ехать бесконечно долго. Когда-нибудь потребуются и реальные, глубокие знания, способность изобретать и экспериментировать, а также умение руководить коллективом порывистых и непосредственных в своих мыслях и делах ученых мужей, чего Квак, по вполне понятным причинам, был начисто лишен. Тем не менее еще задолго до появления на далеком горизонте первого упоминания о Спивакове Квак готовился занять место директора НИИСИ и проделал для этого чрезвычайно тонкую подковерную работенку, разве только блоху не подковал, удалив с поля всех вероятных конкурентов. Начал он с собственного «патрона», как на французский манер он называл тогдашнего директора НИИСИ, академика Агабабова. «Патрон» Агабабов был Кваком подставлен под проверку Счетной палаты, под прокуратуру и еще под что-то такое же, совершенно ужасающе конкретное. Все эти монстры в погонах, набросившись на бедного Агабабова, нашли в его деятельности столько составов преступления, что почтенному академику светил под старость лет тюремный срок лет на девять строгого режима. Узнав от следователя о своих перспективах, Агабабов закашлялся, извинился, заявил, что ему нужно по нужде, вышел из собственного кабинета, где его и допрашивали, и в коридоре ему стало совсем худо. Он упал и умер, чем сильно облегчил жизнь и следовательскому корпусу, и Кваку, который сразу же почувствовал себя новым хозяином.

Кто-то из сотрудников института ушел, написав заявление по собственному желанию: не выдержав характера Квака, его откровенно вампирического поведения, когда он целенаправленно доводил того или иного неугодного ему человека до нервного срыва, а сам при этом словно наполнялся жизненной силой. Кто-то продолжал работать за неимением возможности куда-либо уйти, но поспешил взять самоотвод, заявив о своей непритязательности и вообще резко отрицательному отношению к участию в выборах директора института. Собственно, процедура назначения директора ранее проходила всегда одинаково: тайным голосованием ученого совета. Но времена изменились, и «наверху» выразили свою озабоченность «ненужной» демократией, а равно и тем, что средства, выделяемые из госбюджета на исследовательскую деятельность, расходуются чёрт знает как, даже и попросту разворовываются. И хотя всё удалось списать на покойного Агабабова (ведь «тот, кто отсутствует, тот не прав»), в воздухе всё же запахло нежелательными переменами, и Александр Кириллович заинтриговал пуще прежнего. Он то сидел днями в закрытом кабинете, и телефон его был раскален от бесед с «нужными» людьми, то вовсе отсутствовал на рабочем месте, по всей видимости, встречаясь всё с теми же «нужными» персонами, но… Дело в том, что к успеху вся эта суета его не привела!

К счастью, в таком деле, как выбор директора серьезного научного центра государственного значения, не всё решают интриги, даже самые искусные, и вот, когда Квак уже готовился с триумфом въезжать в директорские апартаменты, состоящие, к слову сказать, из трех помещений: кабинета, библиотеки и комнаты отдыха с диваном, кушеткой и письменным столом, то из Кремля пришла бумага с гербовыми печатями за подписью столь высокой, что было даже страшно эту бумагу и в руки-то взять. В документе было написано, что прежняя процедура выбора директора аннулируется решением «понятно кого» и отныне директор института этим самым «понятно кем» и будет назначаться. Квак, пробежав бумагу глазами, загрустил несказанно. На горизонте внезапно появилась и стала молниеносно приближаться к его мечте некая темная лошадка, которая в ближнем приближении очеловечилась и оказалась молодым ученым Алексеем Спиваковым, чье назначение на вожделенную должность прозвучало для Квака звоном гонга, знаменующего конец раунда, в котором Александр Кириллович всухую проиграл молодому, невесть откуда взявшемуся конкуренту.