Джон Толкиен - Возвращение государя

— Увижу, увижу… — нетерпеливо прервал Арагорн словоохотливую сиделку. — Но это позже, а сейчас я хочу знать, имеется ли у вас ацелас.

— Ацелас? — сиделка подняла брови. — Нет, я и слова-то такого сроду не слыхивала. Разве что травника спросить, ему памятны всякие старые названия.

— А тебе, часом, не памятно название «король-трава»? В народе-то оно больше в ходу.

— А, это! — Йорет пожала плечами. — Что бы вам сразу так, по-простому, не сказать? Нет, почтеннейший, чего не держим, того не держим. Да и с чего бы, в ней ведь нет никакого проку. Бывало, как пойдем мы с сестрицами в лес да на эту травку наткнемся, я всегда говаривала: «Придумают же люди имечко, ни в лад, ни впопад. Травка невзрачная, бесполезная — уж всяко не для королевского сада». Правда, ежели растереть, духовитая и запах бодрит, но только и всего, верно?

— Верно, верно! — остановил поток слов Арагорн. — А теперь, любезнейшая, коли тебе дорог Фарамир, поработай-ка ногами так же шустро, как языком. Сыщи мне в городе пучок-другой этой травки.

— А коли не найдется, — добавил Гэндальф, — так мы с матушкой Йорет наведаемся в Лоссарнах. Прогуляемся по лесу, только без ее сестриц. Светозар ей покажет, что такое настоящая спешка.

Когда Йорет ушла, Арагорн велел другой сиделке согреть воды. Затем он взял Фарамира за руку и коснулся ладонью его лба. Фарамир не шелохнулся. Похоже, он едва дышал.

— Совсем обессилел, — обернулся Арагорн к Гэндальфу. — Но тут дело не в ране. Она излечима. Будь он сражен оружием назгула, как мы боялись, ему бы не пережить нынешнего вечера. Надо полагать, его ранили южане. Кто вытащил стрелу? Она сохранилась?

— Вытащил я, — ответил Имрахил, — и остановил кровотечение. Стрелу не сберег, в бою было не до того. Да и не стрела то была, а, припоминаю сейчас, дротик, какие и верно в ходу больше у южан. Но я думал, что его метнул назгул, иначе с чего бы начался такой жар? Рана-то неглубокая и с виду явно не смертельная. В чем тут, по-твоему, дело?

— Много всякого, все одно к одному сошлось, — покачал головой Арагорн, — усталость, обида на отца, рана, ну а хуже всего — Черная Немочь. Фарамир так крепок телом и духом, что, хоть он и побывал под Тенью еще до того, как отправился в Осгилиат, Мрак овладевал им очень медленно. Он держался, но когда был еще и ранен, силы его оставили. Раньше мне нужно было прийти, раньше!

В это время появился травник.

— Вы изволили спрашивать о король-траве, — обратился он к Арагорну, — сие растение нам известно, хотя так его называет только простонародье. На благородном наречии это ацелас, ну а кто понимает по-валинорски…

— Например, я, — оборвал его Арагорн. — И мне все равно, будешь ты говорить «асеа аранион» или «король-трава», лишь бы у тебя нашлось то, что мне нужно.

— Прошу прощения, — поклонился травник. — Вижу, вы не только воитель, но сведущи также и в древнем знании. Но, увы, этой травы у нас нет. Здесь, в Палатах Исцеления, врачуют самые тяжкие недуги и раны, а ацелас, насколько мне ведомо, не имеет особых лечебных свойств. Разве что освежает воздух да снимает усталость. Осмелюсь предположить, вас просто заинтересовал старинный стишок: иные, вроде матушки Йорет, частенько его твердят, даже не понимая, о чем речь.

Бессмыслица, конечно, но старухи запомнили. Правда, они по сей день готовят настой из ацеласа и дают его от головной боли.

— Тогда, — воскликнул Гэндальф, — во имя короля, найди мне поскорее старуху, у которой меньше познаний, да мудрости побольше. Может, в ее доме сыщется то, чего нет у тебя!

Арагорн опустился на колени у ложа Фарамира и снова положил ладонь ему на чело. Некоторое время он не шевелился, но все присутствующие чувствовали огромное напряжение. Шла борьба, и борьба нешуточная. Лицо Арагорна осунулось и стало землисто-серым. Снова и снова он повторял имя Фарамира, но с каждым разом все тише и слабее, как будто и сам удалялся от них, окликая затерявшегося во Тьме.

Но тут появился запыхавшийся Бергил. Он принес крохотный пучок ацеласа, всего шесть листочков, завернутых в тряпицу.

— Нашел! — с порога закричал мальчуган. — Вот король-трава! Только сухая, сорвана пару недель назад. Может, сгодится, а?

Он бросил взгляд на Фарамира и неожиданно ударился в слезы.

— Сгодится, сгодится, — с улыбкой заверил его Арагорн. — Успокойся, теперь самое худшее позади.

Он взял два листочка, подышал на них и растер между ладонями. Комната тут же заполнилась таким свежим ароматом, словно сам воздух проснулся и затрепетал, искрясь от радости. Потом Арагорн бросил листья в поднесенную ему чашу с кипящей водой, и сердца всех, кто находился рядом, возрадовались. Повеяло весной, каждому вспомнилось солнечное росистое утро в краю его молодости. Арагорн выпрямился, словно обретя новые силы, а когда поднес чашу к лицу Фарамира, в глазах его светилась улыбка.

— Это ж надо! — шепнула Йорет стоявшей близ нее женщине. — Кто бы мог подумать? Травка-то какова, я ее недооценила! Мне вспомнились розы Имлот-Мелуи в пору моего девичества. Видать, этот воин — настоящий целитель; истинный король, и тот не сыскал бы лучшего снадобья.

Неожиданно Фарамир шевельнулся, открыл глаза и увидел склонившегося над ним Арагорна. А увидев, узнал, хотя никогда не встречал прежде. Взор его просиял.

— Ты звал меня, государь, — едва слышно промолвил он, — и я пришел. Что прикажешь, мой король?

— Оставь мир Теней, пробудись к жизни, — ответил Арагорн. — Сейчас ты очень устал. Отдохни, подкрепись и жди моего возвращения.

— Все будет исполнено, — сказал Фарамир. — Но пристало ли мне лежать в праздности, когда вернулся подлинный король?

— Отдыхай! — повторил Арагорн. — Мы еще встретимся, а пока прощай. Я нужен другим.

Он направился к выходу, Имрахил, Эйомер и Гэндальф последовали за ним. Берегонд с сыном остались подле Фарамира, от нечаянной радости оба просто остолбенели. Пиппин тоже замешкался, но потом поспешил за Гэндальфом и, уже закрывая за собой дверь, расслышал слова Йорет:

— Король! Нет, вы слышали — король! Руки целителя — разве не я это говорила?!

Вскоре уже все в Палатах Исцеления прознали о появлении короля-врачевателя, и весть эта, как на крыльях, разнеслась по городу.

— Она приняла страшный удар и тяжело пострадала, — сказал Арагорн, осмотрев Эйовин. — Рука, державшая щит, сломана, но эта беда невелика. Срастется, был бы уход хороший да воля к жизни. А вот с правой рукой, той, в которой был меч, дела обстоят гораздо хуже. Она соприкоснулась со злом столь великим, что из нее ушла жизнь, хотя видимых повреждений нет. Чтобы даже помыслить о схватке с таким врагом, нужны несравненная отвага и сила духа, ну а поднявший на него меч должен и вовсе быть крепче стали. Злая судьба свела их пути. Эйовин прекрасна: прекраснейшая ветвь на могучем древе королевского рода. Но мне трудно говорить о ней, я не всегда ее понимаю. Когда увидел впервые, она показалась мне белой лилией, стройной, чарующей, но горделивой и холодной, подобно тем дивным цветам, что эльфийские мастера выковывают из стали. Их не отличить от живых… да только они не живые. А потом мне подумалось, что она все же живой цветок, живой, но скованный морозом. Им можно любоваться, но лучше не трогать. Лед — не сталь, он хоть и тверд, да хрупок… Ведь ее недуг начался задолго до роковой битвы, не так ли, Эйомер?